Насколько, под влиянием ложной исходной позиции, снизилась мысль Шахтмана, видно из того, что он изображает мою позицию, как защиту «клики Кэннона», и несколько раз возвращается к тому, что я во Франции столь же ошибочно поддерживал «клику Молинье». Дело сводится к поддержке мною отдельных людей или групп, совершенно независимо от их программы. Пример с Молинье способен только напустить лишнего туману. Попытаемся рассеять его. Молинье обвиняли не в том, что он отступает от программы, а в том, что он проявляет недисциплинированность, произвол, и пускается во всякого рода финансовые авантюры для поддержания партии и своей фракции. Так как Молинье — человек большой энергии и несомненных практических способностей, то я находил необходимым — не только в интересах Молинье, но прежде всего в интересах самой организации, — исчерпать все возможности убеждения и перевоспитания его в духе пролетарской дисциплины. А так как многие из его противников имели его недостатки, но не имели его достоинств, то я всячески убеждал не спешить с расколом, а проверить Молинье еще и еще раз. К этому сводилась моя «защита» Молинье в младенческий период существования нашей французской секции.
Считая терпеливое отношение к заблуждающимся или недисциплинированным товарищам и повторные попытки их революционного перевоспитания абсолютно обязательными, я применял эти методы отнюдь не только по отношению к Молинье. Я делал попытки привлечения и сохранения в партии Курта Ландау, Фильде, Вейсборда, австрийца Фрея, француза Трона и ряда других лиц. Во многих случаях мои попытки оказывались тщетны; в некоторых случаях удалось все же сохранить ценных товарищей.
Во всяком случае, в моем отношении к Молинье не было ни малейших принципиальных уступок. Когда он решил создать газету на основании «четырех лозунгов», взамен нашей программы, и приступил самостоятельно к исполнению этого замысла, я был в числе тех, которые настаивали на его немедленном исключении. Не скрою, однако, что во время учредительного съезда Четвертого Интернационала я был сторонником того, чтобы еще раз проверить Молинье и его группу в рамках Интернационала, если они успели убедиться в ошибочности своей политики. Попытка и на этот раз ни к чему не привела. Но я не отказываюсь повторить ее, при подходящих условиях, снова. Курьезнее всего, что среди крайних противников Молинье были люди, как Верекен и Снефлит, которые, после того, как они порвали с Четвертым Интернационалом, благополучно объединились с Молинье.
Ряд товарищей, которые знакомились с моими архивами, дружески упрекали меня в том, что я тратил и трачу слишком много времени на убеждение «безнадежных» людей. Я отвечал им, что мне приходилось много раз наблюдать, как люди меняются с обстоятельствами, и что я поэтому не склонен объявлять людей «безнадежными» на основании нескольких, хотя бы и серьезных ошибок.
Когда для меня стал ясен тот тупик, в который Шахтман загоняет себя и известную часть партии, я написал ему, что, если бы у меня была возможность, я немедленно сел бы на аэроплан, прибыл бы в Нью-Йорк и спорил бы с ним трижды 24 часа подряд. Я спрашивал его: нельзя ли нам все же встретиться? Шахтман не ответил мне. Это его полное право. Весьма возможно, что те товарищи, которые будут знакомиться с моими архивами, скажут и на этот раз, что мое письмо Шахтману было с моей стороны ложным шагом, и приведут эту мою «ошибку» в связи с моей слишком настойчивой «защитой» Молинье. Они не убедят меня. Формировать международный пролетарский авангард в нынешних условиях есть задача исключительной трудности. Гоняться за отдельными лицами в ущерб принципам было бы, разумеется, преступлением. Но сделать все, чтобы вернуть выдающихся, но ошибающихся товарищей на путь нашей программы, я считал и считаю своим долгом.
Из той самой профсоюзной дискуссии, которую Шахтман использовал явно неудачно, я процитирую слова Ленина, которые Шахтману следует твердо запомнить себе: «всегда ошибка начинается с маленького и становится большой. Всегда разногласия начинаются с маленького. Всякому случалось получать ранку, но если эта ранка начинает загнивать, то может получиться смертельная болезнь». Так говорил Ленин 23 января 1921 г. Не ошибаться нельзя. Все ошибаются, одни — чаще, другие — реже. Долг пролетарского революционера — не упорствовать в ошибке, не ставить амбицию выше интересов дела, а вовремя остановиться. Т. Шахтману пора остановиться! Иначе, царапина, успевшая уже превратиться в нарыв, может довести до гангрены.