Эта линия — единственно совместимая с революционными интересами международного пролетариата и польских и советских масс — не обязательно означает отклонение лозунга защиты Советского Союза. Крушение Франко-Советского Пакта еще раз показывает хрупкость и кратковременность союзов между Советским Союзом и капиталистическими государствами. Вполне возможно, даже вероятно, что Германо-Советский Пакт не продлится и так долго как Франко-Советский. Несмотря на все надежды и попытки Сталина, прямое империалистическое нападение одного или нескольких государств на Советский Союз возможно изменит характер нынешней войны. Полагая, что буржуазная контрреволюция, стоящая сегодня в порядке дня в Советском Союзе, еще не победила, защита СССР, даже при правлении бюрократии, снова станет немедленной и важнейшей задачей. Иначе говоря, так же как войны национального освобождения могут превращаться в империалистические, а империалистические войны — в национально-освободительные, так и мы не можем исключить возможность, что нынешняя война превратится в войну интервенции против Советского Союза. Партии не следует занять позицию, которая может в будущем застать ее неподготовленной, и она должна, поэтому, предвидеть резкое изменение в решающем характере нынешней войны и в роли Советского Союза в войне.
Нужно немедленно поставить эти вопросы на обсуждение членов партии и всего Интернационала — трезво, систематически и рассудливо. Нет никакого иного пути прийти к твердой и ясной революционной линии, и таким образом выполнить огромную ответственность, которая сегодня ложится на Четвертый Интернационал.
Макс Шахтман
Джеймс Бернам
Мартин Аберн и др
Наука и стиль § Ответ товарищу Троцкому
1 февраля 1940 г.
Дорогой товарищ Троцкий,
Я нахожу «Открытое письмо», которое якобы адресовано мне, более чем обезоруживающим. Я должен признаться, что мне трудно попытаться на него ответить.
Читая его, я вспомнил старый разговор с одним из наших хороших товарищей из Центральной Европы. Мы беседовали, лениво и расточительно, по-интеллигентски, о возможных противоречиях между эстетическим чувством, влечением к красоте, и требованиями политических действий. Он рассказал мне историю.
Несколько лет тому назад его страна переживала период социального кризиса. Массы шли, как думалось, вперед, к восстанию. Одним утром в разгар движения многотысячная толпа рабочих собралась в одном углу огромной площади в столице этой страны. Наш товарищ был назначен командиром одного крыла этого отряда рабочих.
Небо было ярко синим, белое утреннее солнце бросало на площадь тени от крайних зданий. В конце площади напротив толпы рабочих показались жандармы, и начали формироваться в прямые колонны; сидящие верхом на своих лошадях, их вооружение блестело на солнце. По приказу, одним махом сверкнули их сабли, отплескивая отражение солнца на клинках. Вторая команда: вперед против рабочих.
Пришел момент действовать: наш товарищ должен был направить свою группу рабочих в контратаку с боку. Но в течение долгой минуты он нашел свою волю парализованной, его голос был закупорен красотой этой сцены. И весь этот день, пока шла борьба — свыше пятидесяти человек погибли, сотни были ранены, и среди них наш товарищ — он не мог позабыть это солнце, эти тени, это синее небо, этих скачущих лошадей и сверцающие клинки.
Вот так же и на этом словесном поле боя, мутный рефлекс и необходимая искра уличных сражений, я, когда вся моя воля должна быть сконцентрирована на нацеливании моих компактных аргументов в контратаку против вашего письма (такого неверного, настолько фальшивого, ужасно фальшивого), я замечаю себя остановившимся в очаровании от технического бесподобия созданной вами вербальной структуры, динамичной широты вашей риторики, жгучего выражения вашей неотразимой преданности социалистическому идеалу, неожиданных, шутливо ярких метафор, которыми блестит каждая страница.
Какая же это неприятная и неблагодарная обязанность подвергнуть эту блестящую структуру воздействию разлагающей кислоты из этих двух посредственных и неромантичных сосудов: логики и науки.
Товарищ Троцкий, перечитывая и обдумывая ваше Письмо, я вспомнил момент, когда я впервые обратил серьезное внимание на вашу работу: мою длинную рецензию на первый том вашей «Истории Русской революции», опубликованный в июле 1932 г. в "The Symposium". Я перечитал эту рецензию, которую не перечитывал несколько лет. И в ней тоже, я вначале оказался вынужденным описать ваш стиль, ваш замечательный стиль, который я всерьез проанализировал. И я увидел ясней, чем прежде, то, что мне кажется весьма важным: ваше понимание доказательств и свидетельств является чрезмерно литературным; вы вводите себя в заблуждение и спутываете убедительную риторику с логичной демонстрацией, блестящую метафору, с аргументом. В этом, думаю я, заключается корень тайны диалектики, как она проявляется в ваших книгах и статьях; для вас диалектика есть средство стиля: контраст эпитетов, льющиеся ритмы, словесные парадоксы, характерные вашему стилю письма.