Вспомним о нём чуть подробнее. В 1974 г. западные радиоголоса обрушили на советских слушателей громовую статью Александра Солженицына «Образованщина», своего рода манифест против интеллигенции. По Солженицыну, абсолютное большинство советских интеллигентов того времени — это и не интеллигенция вовсе, а образованщина: те, кто ощущают себя «сами с собой или в узком кругу своих зажато-тоскливо, обреченно», и в то же время «держат государство всею своею интеллигентской деятельностью». Особую ярость громовержца вызывали работники военно-промышленного комплекса, которых он считал преступниками: «В теплых, светлых, благоустроенных помещениях НИИ учёные-"точники" и техники, сурово осуждая братьев-гуманитариев за "прислуживание режиму", привыкли прощать себе свою безобидную служебную деятельность, а она никак не менее страшна и не менее сурово за неё спросится историей».
Что ж, готов признать: по солженицынской классификации, мы, тогдашние инженеры ВПК, были образованщиной. В «курилках НИИ», о которых с таким сарказмом писал Солженицын, мы откровенно говорили между собой об идиотизме системы, унижавшей нас, не дававшей нам работать в полную силу, а потом расходились по рабочим местам — «держать государство». Такое уж у нас было странное чувство долга, такое своеобразное понимание патриотизма. Мы считали, что служим не Брежневу, не Суслову, не Гречко, не Устинову, а своей стране. Кстати, в отличие от Солженицына, мудрый Корней Чуковский нисколько не сомневался в том, что мы, технари ВПК, были самой настоящей интеллигенцией. Он высоко нас ценил и отмечал, что именно мы образуем в тоталитарной стране «нечто вроде общественного мнения» («Дневник», запись от 16 декабря 1962 г.).
Кто-то из нас действительно трудился «в теплых, светлых, благоустроенных», но далеко не все. Слухи о роскоши и супероснащенности советского ВПК зачастую были сильно преувеличены. К примеру, моя лаборатория помещалась в одноэтажном, из почернелого кирпича, домике бывшей снаряжательной мастерской, построенном в 1916 г. В 70-е туда ещё не протянули даже городской водопровод, и там приходилось постоянно бороться с крысами. Мы травили их, смешивая хлебный мякиш или сахарный песок с гексогеном (не знаю, как сейчас, а в те годы в бое-припасной отрасли популярный был способ: гексоген — не только мощная взрывчатка, но и нервный яд для грызунов). И при этом сотрудники других лабораторий нашего НИИ нам завидовали. У нас было хоть какое-то помещение, хоть какое-то научное оборудование, остальные, кроме обшарпанных письменных столов, вообще ничего не имели.
Вот в таких условиях нам приходилось, как говорили тогда, «обеспечивать паритет с Америкой» (по сути — со всем миром). Паритет не паритет, а государство мы действительно «держали». Своей изобретательностью и своей добросовестностью мы продлили ему жизнь по меньшей мере на полтора лишних десятилетия. Если кто-то хочет нас за это судить, пусть себе судит. Не отрекаемся. Виноваты.
А вот в том, что в итоге всё погибло, нашей вины нет. В недрах системы неотвратимо разрасталась раковая опухоль. Среди инженеров была в то время популярной шутка (обыгрывавшая известный пропагандистский штамп) о том, что «в истории СССР было два великих перелома: когда середняк пошел в колхозы и когда середняк пошёл в науку». Да если бы просто середняк! Застойный режим во всех сферах деятельности вёл к формированию «элиты», пополнявшейся путём отрицательного отбора. Наука, техника, производство — те области, где профессионализм нагляден, — сопротивлялись болезни дольше всех, но уж когда метастазы дотянулись до них и пронизали, это и было началом конца.
Диссертационная система того времени с пожизненными благами, даруемыми за учёную степень и должность, а не за конкретные результаты труда, продвижение «по партийной линии» и просто по блату приводили к тому, что на руководящих постах в научно-технической сфере оказывались всё менее и менее компетентные люди. Не только бездарные, но зачастую откровенно безграмотные и даже неадекватные типы. Мне, например, довелось послужить под командой взятого со стороны начальника лаборатории, человека с полностью разрушенной психикой, страдавшего хроническим алкоголизмом и эпилепсией. Все знали, что он по состоянию здоровья не имеет права работать в такой отрасли, как наша, но у него были степень кандидата наук и чьё-то покровительство.
Я считал и считаю специалистов советского периода самыми талантливыми в мире. Наша изобретательность оттачивалась в непрерывной борьбе с системой. Только предельным напряжением мысли, только с помощью нестандартных решений могли мы, преодолевая сопротивление бюрократической машины, нехватку оборудования и материалов, все-таки создавать что-то реальное, хоть ту же военную технику. Думаю, мы вполне могли бы обеспечить государству достаточный оборонный потенциал гораздо меньшей ценой, высвободить средства для гражданской промышленности, не допустить критического отставания от Запада в важнейших областях — в автоматизации и компьютеризации. Но не в наших силах было бесконечно противостоять нарастающему хаосу. Сказано давным-давно: армия львов, которой командуют бараны, неминуемо будет разбита.
Когда говорят о причинах крушения Советского Союза, прежде всего вспоминают, что экономика была надорвана чудовищной гонкой вооружений в самой нелепой, экстенсивной форме и военно-политическими авантюрами по всему свету — от Эфиопии до Афганистана. А в конечном счете советская система рухнула потому, что в пух и прах проиграла Западу в эффективности, то есть в сфере научно-технического прогресса. В 1917 г., как говорили наши идеологи, в одной отдельно взятой стране победила социалистическая революция. Семь десятилетий спустя в той же самой отдельно взятой стране потерпела сокрушительное поражение революция научно-техническая.