— А ему так хотелось быть пророком, — подковыривает Ги-лик.
Я подумал, что сувенирчики какие-нибудь я всё равно прихвачу. Гилика хорошо бы “забыть” в кармане в наказание за его ехидство.
Но Дятел как бы услышал мои мысли. Вероятно, в самом деле слышал. Сапиенсы это умеют.
— Мы попросим помочь нам выдержать принцип. Вам придётся надеть земную одежду, тщательно проверить карманы. Впрочем, при перемещении в зафон все лишнее устранится автоматически.
— Может быть, вы и память сотрёте? — зло сказал я.
— Наоборот, зафиксируем насколько возможно. Вот записи придётся оставить тут. Кроме тех, что в земном блокноте. Записи перечитай, запомни как следует…
— А что мне записи? — обозлился я. — Меня позвали сюда, чтобы вынести впечатление. Впечатление сложилось: чёрствый вы народ, господа звездожители. Пригласили в гости, теперь гоните. Ну и пожалуйста. Часу не хочу быть у вас. Отправляйте немедленно.
— Немедленно? Ты говоришь обдуманно?
— Обдуманно. Нечего мне делать у таких хозяев. Отправляйте.
И тут оказалось, что и они готовы к отправке. В моей комнате меня уже ждёт земная одежда: костюм с голубой ниткой и драповое пальто, ещё сохранившее в себе ленинградскую сырость. Переодевшись, я демонстративно вывернул карманы. Душу отводил. Все равно операторы исключили бы при перезаписи любой сувенир, даже если бы я проглотил его.
Знакомые, сто раз исхоженные коридоры ведут меня к межзвёздному перрону. Направо, налево, ещё раз налево и опять направо. Вот и платформа с рядами раздвижных дверей, похожая на переговорную Телефона — Телеграфа. Из той синей двери я столько раз отправлялся на Оо, из той крайней — на Эароп к восьминулевым…
— Прощай, Человек, — говорит Граве. — Привык я к тебе, скучать буду. И волноваться. Как ты там уцелеешь на своей Земле без страховочной записи? Прощай! А может, и встретимся. Ведь я куратор твоей спиральной ветви. Может, и окажусь на Земле.
— Будь последовательнее, Человек, — важно говорит и Гилик, протягивая по-земному лапку.
Двери кабины сдвигаются, и исчезают за ними навеки пятнистый скелет и металлический чертёнок на его плече, хвостиком обхвативший свою талию.
Зажигается табло с надписью: “Набирайте на диске место назначения. Не ошибайтесь в буквах”.
Набрал. Остаётся нажать клавишу.
Вздохнул тяжело.
Нажал.
Знакомое испытание. В кромешной тьме нечто хватает тебя за руки и ноги, начинает выкручивать. Суставы выворачивает, шею выламывает, глаза выдавливает. Терплю, столько раз терпел, в последний раз терплю. Вот уже назад крутит. Ещё немножечко!
И обалдевший, потерявший дыхание от боли, с вытаращенными глазами…
Сижу на мокром камне в пустынном осеннем парке.
Сумерки. Ветер несёт облака, разорванные на клочья, горстями сыплет брызги в лицо. Уныло гудят, качаясь, голые стволы осин. Почерневшие листья плавают в пруду. Затоптана в грязь мокрая мочалка сгнившей травы. Осень. Ленинград.
Словно и не было приглашения в зенит.
Было ли?
Путешествие завершилось, и книга моя закончена, в сущности. Но очень мне хочется описать во всех деталях возвращение, описывая, пережить все треволнения первых часов на Земле.
Сначала ведущим чувством было умиление. Все вызывало умиление: пронзительная свежесть сырого воздуха, запах почвы, бурые пальцы корней, чистота осиновой коры, умытой дождём. Я вёл себя несолидно. По-есенински обнимал встречные берёзки и, кажется, прыгал на одной ноге, приговаривая: “Зем-ля, зем-ля, земля!” И умилился облаявшей меня дворняге — настоящему земному псу, сварливому, со свалявшейся в космы мокрой шерстью.
Неизменности я радовался больше всего. Дым Отечества сладок, если он пахнет, как в детстве. Странника огорчают перемены, он хочет, чтобы жизнь поджидала его. Пусть на прежнем месте будет прошлое.
Умилительное вчера! Те же серые от дождя заборы вдоль заколоченных дачек. Те же голенастые краны во втором ряду за дачками. Такие же струи в колеях и кюветах, и так же дождь шелестит, и так же скрежещет трамвай на кольце, кажется, та же кондукторша в пустом прицепе с сумкой и ремнями крест-накрест, как у санитарки — боевой подруги. Прекрасный подлинный земной человек! Надень анапод, сними анапод, все едино — останется человеком. Расцеловать бы её, первого встреченного человека, да боюсь, не оценит порыва, расшумится, милицию вызовет. Не хочется тратить время на протокол о причинах целования кондуктора при исполнении служебных обязанностей.
— А деньги будем платить, гражданин?
— Ах да, деньги! Я и забыл, что на Земле полагается платить деньги. Да есть ли у меня? — Лезу в карман, нащупал кошелёк. Прекрасно! Мелочь есть и ещё четыре трёшки. Откуда же столько? Помнится, я почти все деньги оставил в гостинице на билет. Может быть, сапиенсы наделали мне атомных копий? Это хорошо бы: атомные копии — доказательство, все точечки одинаковы, все ворсинки и потёртости сходны. Нет, не копии! Даже номера различны. Видимо, Граве привёз деньги, сунул мне на дорогу в кошелёк. Ну что ж, спасибо за заботу, дружище. Могу ехать прямо на вокзал.