- А если бы я выбрал "никогда"?
- Тогда я стер бы вашу память. Вчистую!
Память можно стирать и можно заполнять, ввести, например, иностранный язык. Процедура торжественная, настоящее священнодействие. Ученик лежит на операционном столе, весь опутанный проводами, глаза и уши заложены ватой, лицо забинтовано. Диктор монотонно начитывает сведения, учителя в шлемах с забралами, в свинцовых скафандрах, как в рыцарских доспехах. Это чтобы посторонними мыслями не заразить, не внести "мыслеинфекцию".
Меня так не хотят обучать. Говорят, что не знают особенностей человеческого мозга, опасаются напортить.
Микроманипулятор для исправления генов. Атомы на экране похожи на бусы, матовые в центре, полупрозрачные на краю. Видишь, как нечто давит на бусы, они поддаются, сплющиваются, выпирают из ряда... вот-вот лопнут химические связи. И лопаются. Вылетает бусина или связка бус... Трах-трах, мгновенная перестановка, что-то расскочилось, что-то склеилось. Ученые генетики пристально рассматривают экран. Шевеля губами, считывают новую структуру. (Шевелит губами анапод, конечно.)
Инкубатор поросят. Лежат в коробках на вате, как жуки в коллекции. В соседнем цехе - инкубатор детишек. Лежат в коробках на вате рядами. Оскорбительное сходство!
Волшебное колечко. Аккумулятор и лазер в перстне - тридцать тысяч киловатт на пальце. Выдвинул кулак и водишь направо-налево. Деревья валить хорошо, только срез обгорелый, потом уголь счищать надо. Можно в скалах вырубать ступеньки. И тут недостаток: ждать приводится, чтобы плавка остыла.
Когда болел, каждый день приносили персики на блюдечке. Сначала радовался: земная еда. Потом заметил: всегда одинаковые персики - один зеленоватый и жесткий, а самый сладкий - чуть мятый, с бочком. Снял анапод - все равно, персики. Оказывается, Граве захватил! с Земли три штуки и каждый день для меня изготовляли точную атомную копию. Спросил: "Вся еда так изготовляется?" Нет, воздерживаются. Энергоемкое производство. Атмосферу можно перегреть, климат сделать тропическим.
Тревоги будущей науки: как бы не сделать тропики нечаянно. Летающие дома. Непривычно и страшновато: мне, землянину, все кажется, что эти висячие громадины должны рухнуть на голову. В домах-то приятно: свежий горный воздух в жару. На балконах голова не кружится: земля слишком далека, и леса непохожи на леса. Как в самолете - внизу топографическая карта, нет ощущения высоты. Единственный недостаток: трудно найти свой дом. Летишь и справляешься: куда дул ветер, куда занесло?
Прокладывали дамбу, заморозили реку. Клубы белого паровозного пара. Как будто кипятили, а не леденили.
Впечатлений полно, информации слишком даже много, в блокноте какие-то отрывочные записи, незаконченные слова и в основном восклицательные знаки. Сейчас просмотрел и вижу: не записал даже, что меня спустили с кровати, начали возить на экскурсии.
Экскурсии все межзвездные, потому что лежал я на вокзале. Даже ближайшая планета - Оо - столица Звездного Сообщества - в семи световых сутках от нас. А до прочих миров - световые годы.
На такие расстояния шарадяне летают за фоном, то есть, тут я уже начал разбираться чуточку - не в нашем пространстве, где скорость света - предел скоростей, а в одном из параллельных пространств четвертого измерения, обычно в тридцать девятом, там скорость сигналов на пять порядков выше. Вот меня эболируют, деддеизируют, сиссеизируют, превращают в Ка-Пси идеограмму и сигнализируют к чертям в сто тысяч раз быстрее нашего света.
Выглядит это так.
Мы - Граве, Гилик и я - входим в очень обыкновенную кабину, как в лифте. Только пол у нее каменный, и выбиты углубления для подошв: "Сюда ставь ноги!" - как на той скале под Ленинградом.
На задней стене табло со списком вокзалов. Перечень громадный, аж в глазах пестрит. У каждого вокзала свой номер - семизначный. Набираешь его на диске вроде телефонного. Тут нужна предельная внимательность, потому что вокзалы перечисляются по алфавиту. Ошибся на единичку - и упекут тебя вместо Урала на Уран, вместо Венеции на Венеру. Но вот номер набран, говоришь в микрофон: "Готов!" - и тебя переправляют на другой конец Звездного Шара.
"Переправляют" - вежливый термин. Тебя втискивают, вдавливают, ввинчивают. Ощущение такое, словно, схватив за руки и за ноги, тебя выжимают, как мокрое белье. Сначала крутят в одну сторону, потом в противоположную - вывинчивают из тридевятого пространства. Сам полет не осознается, хотя он продолжается минуты, часы или несколько суток. Ведь летишь не ты, а сигналы, информация о твоем теле. По этой информации и изготовляется точнейшая копия на станции назначения. Как с персиками - сам был с гнильцой, и копия с гнильцой. Так что сейчас я уже не я, я - седьмое или семнадцатое повторение самого себя. ("Чему удивляться? - пожимает плечами Граве. - Любой обмен веществ - копирование, даже не идеально точное. Тело заново строит себя из пищи. И на Земле-то у тебя все молекулы сменялись многократно".) И вот эта несчастная копия, выкрученная и вкрученная, обалдевшая и задохнувшаяся, протирает глаза в той же кабине, потом узнает, что это не та кабина, а вовсе приемник планеты назначения.
На Земле от аэродрома до аэродрома мы летаем на самолете, прилетев, пересаживаемся в такси. Здесь в роли такси - космическая ракета. Ракета рычит, ревет, пышет пламенем, трясется, создает перегрузки на старте и финише. Но по сравнению с зафоном все это кажется обычным, привычным, домашним даже. Чувствуешь себя уверенно. Ты у себя дома, в родимом трехмерном пространстве.
Хотя Гилик - машина, но характер у него есть, заложенный в конструкции, запрограммированный.
"Черты характера кибернетического справочника" - тема для школьного сочинения в XXI веке.
Гилик обстоятелен и последователен, неукоснительно, старательно, истово, последователен до отвращения. Я бы сказал, что Гилик влюблен в последовательность, если бы ему запрограммировали любовь. Я бы сказал, что он презирает и ненавидит непоследовательность, если бы у него были блоки презрения и ненависти. Но в погоне за портативностью конструкторы не дали ему чувств, не вложили эмоции в хвост рядом с памятью.
Не могу, значит, и не нужно. Подобно людям, считая непонятное излишним, Гилик отвергает, хулит и высмеивает всякие чувства как проявление непоследовательности.
Боли еще не прошли. Ворочаясь, я охаю.
- Что означают эти придыхательные звуки? - спрашивает Гилик.
- Ничего. Больно мне.
- Дать лекарство? Вызвать врача?
- Нет, ни к чему. Тут врач бессилен.
- Зачем же ты произносишь эти придыхательные звуки? Кого информируешь о боли, если никто не может помочь?
Так на каждом шагу: "Зачем охаешь, зачем чертыхаешься, зачем напеваешь себе под нос?"
- А ты зачем задаешь ненужные вопросы? Что пристал?
Но Гилика не смутишь. Смущение у него не запроектировано. Нет в хвосте блока смущения.
- В мои обязанности входит сличать факты с теорией и информировать о несоответствии. Мне вписали в память, что человек - венец творения. Ныне я информирую обслуживаемый венец, что его слова не несут информации и не соответствуют своему назначению. У Гилика нет блока зависти, но, по-моему, он завидует живым существам. И хотя блок сомнения у него не предусмотрен, видимо, самомнение образовалось самопроизвольно. Венцом творения он считает себя, себе подобных. Впрочем, подобную точку зрения и на Земле высказывали некоторые академики. И как на Земле, я начинаю запальчиво отстаивать человечество: