Он подошел к кафедре и улыбнулся, показав аудитории крупные здоровые зубы. Обстоятельства заставили его включить в свой репертуар общительно-свойский тон, и это вызвало у Рейнхарта глухое раздражение.
— Давайте-ка поужинаем,— весело продолжал брат Дженсен,— а потом посидим и потолкуем, как бы вам с божьей помощью выбраться на путь истинный.
Двуносый стал выводить людей из последних рядов, Рейнхарт двинулся за ними. Надо полагать, вряд ли Фарли-моряк пожелает вспоминать старые времена, а главное, очень хотелось есть. Но не успел он миновать последний стул у прохода, как прямо перед ним вырос брат Дженсен — Фарли.
— Вы,— произнес Фарли христианнейшим своим тоном,— вы еще молоды, вам здесь не место.
Рейнхарт поглядел на него в упор.
— Голод загнал.
— Мне кажется,— продолжал Фарли,— я уже встречал таких, как вы. Собственно, я даже знал когда-то молодого человека, очень похожего на вас.
— Может, не в сходстве дело,— сказал Рейнхарт.— Может, это просто был я.
— Возможно,— без особой радости сказал брат Дженсен.
— Пожалуй, даже наверняка,— заметил Рейнхарт.
— Пожалуй, что так,— почти сердито буркнул брат Дженсен. Он оттянул Рейнхарта в сторону, давая пройти веренице ночлежников.— Хотите, немножко поговорим?
— Ага,— сказал Рейнхарт.
Они прошли за малиновые портьеры в кабинет брата Дженсена — альков размером с кладовку. Там стоял зеленый стол, два складных стула и электрическая плитка. На стену Фарли повесил литографированный, с цветными рисунками «Покаянный псалом» в рамке.
— Когда я вас увидел... в зале...— задумчиво проговорил Фарли, знаком приглашая Рейнхарта сесть,— я подумал, что вы как-то... отличаетесь... от прочих.
— То же самое я подумал о вас,— сказал Рейнхарт.
— Слушай, как тебя,—сказал Фарли-моряк.— Ты мне скажи — кто я?
— Брат Дженсен, Фарли. Ты брат Дженсен, проповедник.
— Верно,— сказал Фарли.— Ну а ты кто?
— Рейнхарт.
Фарли поглядел на него озадаченно.
— Господи Иисусе! — вдруг воскликнул он.— Ты же тот чертов кларнетист! — Подавшись вперед, он заглянул в щелку между портьерами и обернул к Рейнхарту озабоченное лицо.— Слушай, друг, это здорово, что мы встретились и прочее, только будь человеком, ладно? Понимаешь, у меня и так неприятностей по горло. Кто тебя на меня навел?
— Я пришел похарчиться, Фарли. Худо мое дело. Откуда, к черту, я мог знать, что ты здесь?
Фарли глядел на него сочувственно.
— Смотри-ка, кто бы сказал, что из тебя выйдет такой алкаш.
— Мне крышка.
— Ты бедная заблудшая овца,— сказал Фарли.— Вид у тебя аховый.
— Дашь чего-нибудь пожевать, Фарли?
Фарли вышел распорядиться, чтобы ужин принесли к нему в кабинет. Когда он вернулся и сел, Рейнхарт спросил, почему он стал братом Дженсеном и проповедником.
— Больно видеть, до чего ты докатился, Фарли,— добавил он.— За что ты здесь пропадаешь?
— Рейнхарт,— сказал Фарли,— я всегда стараюсь мыслить, как святой Франциск. Каждый должен ежедневно мотыжить свой маленький садик. А вообще-то у меня такое чувство, что в этом городишке назревают события.
— А может, тряхнешь стариной да затеем что-нибудь на пару,— сказал Рейнхарт.— Ненадолго, конечно, на время.
Фарли устремил на него кроткий взгляд.
— Стариной тряхнуть, говоришь? Ничего не выйдет. Да и какого дьявола можно сварганить с каким-то кларнетистом?
— Я не в том смысле,— сказал Рейнхарт.— Скажем, разве я не мог бы стать спасенным? Ты бы меня обратил, как того фрица двуносого.
— Ты сам не понимаешь, что плетешь,— надменно оборвал его Фарли.— Он спасся по-настоящему. Я спас несчастного старика от пьянства, Рейнхарт. Он — единственное мое моральное вознаграждение за всю эту фальшивку. Есть вещи, над которыми нельзя смеяться.
— А рабочие руки тебе не требуются? Посуду там помыть или что?
— Детка,— сказал Фарли, хлопнув Рейнхарта по плечу.— Ты еще зелененький, хоть и до черта талантливый. Я б с радостью, просто с радостью взял тебя к нам. Но того, что даст нам общество, хватает на содержание лишь брата Тодда, трех заморенных негров да моего старикана. Братец Тодд получает жалованье, он был педерастом, но исправился, по крайней мере, так считается. Негры воруют, а старикан питается воздухом. Ему ни гроша не платят. Если б было куда тебя втиснуть, я бы втиснул. Да и ты ведь алкаш, верно?
— Верно,— сказал Рейнхарт,— но у меня талант. Я немножко занимался рекламой товаров на радио, Фарли. В таком городе, наверное, есть что-то такое.
— Сейчас? А как же: рекламируют по телефону и стучатся в двери,— пустой номер, ты бы больше заработал официантом.
— Ну, а что за события назревают?
— Интересный вопросик,— сказал Фарли-моряк.— Сказать по правде, я и сам не знаю. Но что-то назревает. То есть все время ходят такие слухи. Скоро что-то начнется, и это как-то связано с политикой.
— Ерунда собачья,— сказал Рейнхарт.— Банды дремучих фермеров и обычная мура. Кому это нужно?
— Не лезь в бутылку,— сказал Фарли.— Говорят, это что-то другое.
— Что же именно?
— Тебе подавай все сразу! Может, ничего и не будет, понимаешь. Но сейчас я тебя утешу. Нам полагается место на мыльной фабрике на Шеф-Мантёрском шоссе. Для перевоспитания. Работа в ночную смену, и платят они непристойно мало, но ты же не станешь привередничать, верно?
— Я согласен.
— Чудненько,— сказал Фарли.— Иди под душ да скажи старикану, чтоб он выдал тебе спецодежду, так сказать, за счет фирмы. Я должен прислать им человека сегодня же.
— Все-таки расскажи про эту политику-то.
— Потом, Рейнхарт.
Рейнхарт встал и шагнул к портьерам.
— Ну тогда скажи вот что. Откуда ты взял эту байку, что ты был алкоголиком, и вся семья твоя вымерла, и ты увидел свет?
— Слышал как-то по радио,— сказал Фарли.— И ничего смешного тут нет. По-моему, душераздирающая история с моралью.
Рейнхарт вышел в молитвенный зал.
Химическая компания Бинга находилась на краю города; Рейнхарт добирался туда на автобусах с пересадкой целый час. Фабрика, квадратное четырехэтажное здание, стояла на заросшем травою перешейке залива Сент-Джон, с крыши его на все четыре стороны сияло голубым химическим светом слово «Бинг». Позади здания отражение голубого света на маслянистой, в радужных разводах воде через несколько футов пропадало — дальше над топкой грязью нависала черная мясистая листва деревьев: начинались джунгли.
И тут тоже его приняли без промедления. Через четверть часа после того, как он вошел в ворота, ему выдали фуражку с голубыми буквами «БИНГ» над козырьком и белый комбинезон; мастер по фамилии Юбенкс провел Рейнхарта в просторное белое помещение, где из большой серой цистерны в полу веером выползали конвейерные ленты, на которых, как гренадеры в киверах, ехали пластмассовые бутыли с красными колпачками. Высоко под потолком за продолговатым стеклянным окошком стояли двое светловолосых молодых людей в полосатых галстуках и молча наблюдали за конвейерами.
— Ну вот,— сказал мастер, остановившись у конвейерной ленты.— Рейнхарт, что ли?
— Рейнхарт,— подтвердил Рейнхарт.
— Ты, значит, вот что, Рейнхарт, ты берешь гаечный ключ — вот гак,— и, когда бутыль сходит с ленты, ты прикручиваешь колпачок...— Он схватил проплывавшую мимо бутыль и завинтил колпачок.— Вот эдак.
Рейнхарт взял гаечный ключ и лихо им взмахнул, показывая свою готовность учиться.
— Понятно,— сказал он мастеру.
— Ты все время будь начеку, а то они проползут мимо. Будешь зевать по сторонам — упустишь, а тогда, как ни старайся, не догонишь. И из-за тебя придется останавливать конвейер, а остановка да запуск обходятся Бингу дороже, чем два часа работы. Третий раз остановим — тебя отсюда коленкой под зад, понял?
— Да,— хмуро бросил Рейнхарт, нацеливаясь гаечным ключом на приближавшуюся бутыль.
— А техники оттуда следить будут,— продолжал мистер Юбенкс, кивнув на продолговатое окошко наверху.— Так ты, говоришь, из «Анголы»?