— Друзья,— сказал он,— соседи...
Господи, что это был за звук, нечто уникальное. Громкоговорители на открытом воздухе — это уж слишком.
— С величайшим почтением я хотел бы представить вам джентльмена, принадлежащего к тому роду людей, который, по-видимому, быстро сходит на нет в наше время нытиков и хлюпиков, именуемое мирным. Герой в дни войны, советник своей страны в час испытаний, человек прозорливый и знающий, что делать,— Рауль Бофслар, адмирал военно-морского флота Соединенных Штатов в отставке.
Адмирал Бофслар зарысил к микрофону. Рейнхарт, с трудом переводя дух, вернулся в шатер к Ирвингу и Фарли.
— Эта стерва с мегафоном! — горько сказал Фарли.— Не знаю, отыскали они ее или нет. Пусть только еще раз крикнет, и, черт подери, я сам влезу на трибуну и дам ей пинка в задницу.
— Да,— сказал Рейнхарт. Он сел на складной стул и закрыл глаза.
— У тебя скверный вид, старина,— заметил Фарли.— Для таких вещей надо быть в форме. Твой способ тут не подходит.
— Многие лица кажутся знакомыми моим старым глазам, и это меня радует,— сообщил адмирал Бофслар толпе.— Без сомнения, многие из вас служили на флоте во времена более счастливые, чем эти...
— Ну-ка, скажи мне, Рейнхарт,— потребовал Фарли,— по-твоему, это все без фальши? Как бы не так! Сплошная фальшь.
— А что случилось с музыкантами? — спросил Рейнхарт.— Где Ирвинг?
— Их держат под стражей телохранители адмирала. Они отсюда всех убрали. Кинг Уолью ищет Бингемона. Мы с тобой, дружище, составляем островок здравого смысла в этом приюте для умалишенных. Должен сказать, что считаю этот вечер, вопреки его многообещающим целям, самой низкой точкой моей карьеры.
— Э-эй! А куда девалась бутылка со стола?
— Музыканты сперли.
— А! — сказал Рейнхарт.— Очень жаль. Нет, право, очень жаль.— Он попытался закурить сигарету, но обжег пальцы.— Просто подлость.
Рейни шагал среди машин, стоявших у ворот стадиона. Он очень прямо держал голову и дышал через открытый рот; походка у него была неуверенной и некоординированной. Физические силы его почти иссякли, но он чувствовал, что, напрягаясь, может сохранить ясность мысли. Беда была в том, что всякие ничего не значащие мелочи непрерывно отвлекали его внимание — тени на темной земле, узоры на покрышках, свет, мерцавший в листве деревьев, даже собственное тяжелое дыхание.
Внутри зеленых металлических складок стадиона толпа взрывалась ревом через почти равные интервалы. Регулярность этих выкриков придавала стальной арене сходство с гигантским станком, обрабатывающим детали. Между вспышками воплей усиленный репродукторами голос оратора скрежетал слова, которых Рейни не мог разобрать; слова произносились с неторопливой, рассчитанной агрессивностью, пережевывались, обкатывались в глотке и выплевывались; создавалось впечатление, что еще за секунду до конца очередной части декламируемой речи слушатели уже начинали стонать в предвкушении неизбежных слов, а когда эти слова произносились, раздавался оглушительный вой радости, как будто была грубо и публично удовлетворена какая-то элементарная потребность.
У края огороженной площадки для машин продавцы горячих сосисок в благоговейном молчании глядели на залитые светом ярусы. Полицейские и охранники из агентства не разговаривали между собой, а беспокойно расхаживали, оглядываясь через плечо и внимательно следя за шоссе.
На другой его стороне негры вышли на свои крылечки и смотрели на происходившее из глубокой тени. Каждый раз, когда раздавался рев толпы, вдоль ряда деревянных домишек прокатывался негромкий ропот; иногда в промежутках между воплями (если по шоссе в этот момент не мчались машины) ветер приносил громко выкрикнутое ругательство.
Рейни обогнул закругление стадиона и увидел молодых людей, которые шли гуськом между полицейскими. Их было человек тридцать, все в летних костюмах и в галстуках. Рейни разглядел, что двое из них белые, а остальные — негры.
Двое шедших впереди пританцовывали, ритмично хлопали в ладоши и пели «О, свобода!». Полицейские пытались завернуть их за стоянку для машин. Позади шли двое патрульных, буквально наступая на пятки последнему демонстранту. Рейни пошел за ними.
Полицейские пригнали тюремный фургон. Они направили цепочку демонстрантов так, что она описывала узкий эллипс между фургоном и стеной стадиона. Неподалеку стояли два седовласых человека в штатском и переговаривались с нарочитой беззаботностью.
Вскоре сидевшие в верхних рядах участники митинга заметили демонстрантов и подняли рев. Известие о происшедшем облетело трибуны, и над задней стеной стадиона возникла полоса лиц, а ритм одобрительных воплей слегка нарушился. На демонстрантов посыпались смятые комки бумаги, потом водяные бомбочки и почти полные пакеты с шоколадным молоком. Кто-то кидал камешки — и попал в двух демонстрантов. Рядом с фургоном, лязгнув, упала велосипедная цепь.
Полицейские начали загонять демонстрантов в фургон. Один из седовласых в штатском крикнул вверх:
— Эй, не кидайтесь в моих людей!
Рейни взглянул один раз вверх, на лица, окаймлявшие стену над ним, и больше туда не смотрел. Внутри стадиона все новые голоса подхватывали вопль: «Черномазые!»
Рейни заставил себя идти вперед, пока не подошел достаточно близко к полицейским, наблюдавшим за арестом. Когда он попытался заговорить, со стадиона снова донесся рев. Рейни был не в силах перекричать его. Он стоял у фургона и глядел на полицейских, пока они, наконец, не заметили его.
— Хочешь прокатиться, приятель? — спросил один из них.— Если нет, то проваливай отсюда.
— Кто сказал, что у них есть разрешение? — спросил полицейский сержант у человека в штатском.
— Не знаю,— ответил тот.— Я ничего об этом не знаю.
Последних пикетчиков волокли под руки — двоих из них полицейские швырнули в фургон головой вперед. Последнему попал в голову камешек, и он сразу сел. Полицейские увели его — он шатался и ошеломленно моргал.
Еще один полицейский швырнул в фургон плакаты на палках, и фургон укатил. Рейни пошел дальше.
Впереди он увидел четырех негров в беретах — они вбежали в калитку рядом со въездом на стадион. С ними был белый, который держал в руке повязку «корпуса Возрождения»; охранник из агентства стоял у калитки и спокойно глядел на них.
Когда они исчезли в туннеле, Рейни и охранник несколько секунд молча смотрели друг на друга. Потом Рейни повернулся и побежал туда, где находились полицейские. Ему навстречу шли двое патрульных с белыми дубинками. Те самые, которые помогли арестовать демонстрантов. Увидев Рейни, они остановились.
Рейни попытался заговорить, но голос его не слушался. Его шея быстро дергалась из стороны в сторону. Полицейские смотрели на него с отвращением.
— Послушайте,— наконец выдавил он из себя.— Они впустили их. Через калитку. Это же спровоцирует толпу.
Ничего не ответив, полицейские толкнули Рейни к калитке, через которую прошли люди в беретах.
— Они привели их сюда, чтобы разыграть спектакль для толпы.— Рейни указал на охранника из агентства, который смотрел на него с нервной улыбкой.— Он их видел.
Охранник пожал плечами.
— Просто уборщики, которые тут работают.
— Нет,— сказал Рейни.
— Идите-ка домой, пока не нарвались на неприятности,— посоветовали ему полицейские.
Рейни поплелся прочь, глядя в землю. Он двигался из последних сил. Что бы ни происходило, думал он, ему придется что-то сделать самому: говорить кому-либо что-либо бессмысленно.
Днем он вошел в телефонную будку и позвонил в ФБР. Голос, ответивший ему, был очень похож на голос Кэлвина Минноу, и на мгновение ему показалось, что это какой-то фокус. Это был голос из прохладного кабинета. Он не нашел в себе силы заговорить.