— Что значит выиграем? — спросил у Нунена сенатор Раис.— Эти чертовы ворота перед столиками заперты. Почему моим друзьям не дают уйти?
— Ключи у Алфьери, сенатор. Об этом вам следует поговорить с ним.
— Ну, так где же он, черт подери? — трясясь, спросил Арчи Раис.— Где, черт подери, все остальные политические светила? — Он негодующе посмотрел на Рейнхарта и на Фарли.— Я убежден, что вы все — самые отпетые сукины дети, каких мне только приходилось встречать.
— Мы? — спросил Рейнхарт.— Вы спятили, почтеннейший. Как мы можем быть самыми отпетыми детьми, каких вам только приходилось встречать? Я не в силах с этим согласиться.
— Послушайте, а при чем тут федеральная полиция, сенатор? — спросил Фарли.— Так ли она нам нужна и все такое прочее?
— Вам она не нужна,— сказал Арчи Раис.— Она нужна мне. Я хочу, чтобы меня не дали убить, а вас, подлецов, засадили за решетку. Черт возьми! Вы же затеяли то, что на Севере, по-моему, называют расовыми беспорядками! Здесь! В таком городе такого штата!
— Расовые беспорядки? — осведомился Фарли.— Вы имеете в виду — с участием черномазых?
— Насколько мне известно, это обязательное условие,— сказал сенатор Раис.— Вы, если не ошибаюсь, намекаете, что ничего не знали об этом... этом безумном двойном обмане?
— Как это можно назвать расовыми беспорядками? — спросил Фарли.— Мы же тут все белые, старина.
— Уже нет, проповедничек. Я только что видел шайку черномазых, которых вы, подлецы, сюда впустили.
— Какая чепуха! — сказал Фарли.— Это же чепуха, верно, Рейнхарт?
— Это чепуха, Фарли,— подтвердил Рейнхарт.— Я хочу сказать: взгляните на проблему «дух — тело» — вот вам образец чепухи.
— Да он же рехнулся! — воскликнул сенатор Раис, уставясь на Рейнхарта.— Поглядите на его глаза!
— У него случаются припадки,— сказал Фарли. В шатер вбежал мистер Алфьери и быстро оглядел брезентовые стены.
— Где мои настенные телефоны? — исступленно бормотал он.— Они забрали все мои телефоны!
— Вы поедете в Анголу,—уведомил его Арчи Раис.— После всего, что я для вас сделал, вы могли хотя бы предупредить меня об этой затее.
— Сенатор! — сказал Алфьери.— Богом клянусь, меня надули. То есть меня предупредили, но потом меня предупредили, что меня предупредили, чтоб сбить с толку. Если бы не это, я бы вас предупредил.
— Черт подери, Франческо, вы же обязаны знать всю подноготную! — возопил сенатор.— Ведь всех в городе предупредили, что их предупредили, чтоб сбить с толку. Но сбили-то их с толку, предупредив во второй раз!
— Кто знает? — сказал Рейнхарт.
— Вы! — сказал Алфьери.— Это все ваши паскудные приятели. Без них тут не обошлось.
— Погодите,— сказал Фарли.— О чем он говорил, когда сказал «мы выиграем»? Где этот тип Нунен?
Джек Нунен в глубине шатра пытался открыть замок на двери правого запасного выхода. Фарли приблизился к нему, занеся стул над головой.
— Мистер Нунен, не могли бы вы проинформировать нас, что тут происходит?
— Ха! — сказал Джек Нунен, медленно направляясь через шатер к другому выходу.— Встревожились? Эту операцию проводит мистер Бингемон, и он выиграет. Если мы будем держать себя в руках, то и мы выиграем с ним.
Он судорожно сглотнул, продолжая продвигаться к другому выходу.
— Это игра в открытую, брат Дженсен. Рассчитанная игра в открытую. Я узнал это непосредственно из первых рук: правительство в Вашингтоне — сплошь коммунисты, и прямо тут у нас на Юге зреет предательство.
Фарли пошел за ним вокруг стола.
— Но ты-то не с Юга, свинья! Что ты врешь?
— Это не имеет значения,— сказал им Джек Нунен.— В борьбе участвуют все. Слушайте же — я говорю от имени М. Т. Бингемона, как вам должно быть понятно. Для вас двоих я — его голос. Пособникам и дилетантам уже поздно прыгать за борт.— Лицо Джека Нунена приняло задумчивое выражение.— Не ошибитесь! — объявил он.— Это слова Бингемона. В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году...— Он умолк и поглядел вверх, словно вспоминая выученный текст.
Фарли-моряк в ужасе попятился.
— В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году? — ахнул он и обвел взглядом брезентовые стены, словно не веря своим ушам.— В тысяча восемьсот семьдесят четвертом?
— В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году,— с мрачным упорством продолжал Нунен,— мы, белые этого штата, восстали, чтобы сохранить наш образ жизни. Но на этот раз наши враги не желают выйти и бороться в открытую, а потому мы обязаны пробудить народ сейчас же — сегодня и здесь! Мы намерены продемонстрировать, какую угрозу нашим свободным институтам представляет все возрастающее насилие со стороны негров и коммунистов, и покончить с этой угрозой теперь же, на этом митинге. Публично, на глазах всего города мы покажем, как надо встречать эту угрозу.
Рейнхарт подошел к выходу из шатра поглядеть на траву.
— Таково реальное положение вещей. Это то, что происходит на самом деле, поймите же! Только потому, что сейчас в это нельзя прямо ткнуть пальцем, не нужно думать, будто мы не можем разоблачить этого. Если мы сами это устраиваем, отсюда вовсе не следует, что этого нет.
Фарли медленно надвигался на него, отрезая ему путь к отступлению.
— Я выяснил все это с Бингемоном,— сказал Джек Нунен.— Все до мелочей. Я полностью в курсе.
— А я-то думал, что буду так счастлив!—сказал Фарли, становясь на пути Нунена, попробовавшего робко изменить направление.— Я ведь уже не молод.
— В чем дело? — истерически крикнул Джек Нунен.— Толпы испугались? Вы же справлялись со всякими подонками. А если вы справлялись с сотней подонков, то справитесь и с тысячей, так? А если вы справитесь с тысячей подонков, то и с десятью тысячами справитесь?
Фарли подскочил к Джеку Нунену и схватил его за галстук.
— Я человек глубоко верующий!—воскликнул он.— Но я презираю фанатиков!
Приподняв Нунена, он прижал его спиной к краю стола и начал выгибать. Он явно хотел переломить Нунена пополам.
— Я тебе покажу тысяча восемьсот семьдесят четвертый год, поросячье рыло! — сказал он.— Ты погубил мою старость.
— Они сжигают собственные церкви,— взвизгнул Нунен.— Мы имеем право принимать меры!
Стол развалился под тяжестью Нунена, и Фарли принялся его душить.
— Тысяча восемьсот семьдесят четвертый!— повторял Фарли, молотя затылком Джека по обломкам стола.— Тысяча восемьсот семьдесят четвертый...
Мистер Алфьери и сенатор Раис озабоченно наблюдали, как Фарли подсунул локоть под шею Нунена и запрокинул его голову под опасным углом. Они прислушивались к реву толпы.
— Вы тут ответственное лицо, Алфьери,— сказал сенатор.— Вы обязаны вывести нас отсюда.
— Я открыл ворота у столиков,— сказал Алфьери,— но к тому времени почти все уже перелезли через ограду. Толпа вот-вот ринется на поле.
- Эй-эй! — крикнул сенатор, обращаясь к Фарли.— Хватит его душить. Идите на эстраду. Вы же все-таки проповедник.
Фарли отпустил Джека Нунена и с удивлением уставился на сенатора.
— Любезный сэр,— сказал он,— я ни к чему подобному не готов. Джек Нунен отошел от него и сел на стул возле обломков стола.
— Я делаю патриотическое дело,— заявил он, обеими руками пытаясь поставить челюсть на место.
— Рейнхарт незаменим в подобных ситуациях,— сказал Фарли.— Надо будет выслать к ним Рейнхарта.
В шатре Рейнхарта не было; он вышел пройтись по полю.
— Идите туда, Дженсен,— сказал Алфьери.— Вы у нас единственный проповедник. Идите туда и проповедуйте, пока мы вас не скормили толпе.
— Безумие,— с горечью сказал Фарли.— Безумие, куда ни посмотришь.
Он вышел на эстраду и осторожно приблизился к микрофонам, отчаянно улыбаясь в пустоту.
— Дорогие друзья!—крикнул он.— Возлюбленные! Надо опомниться!
Рейнхарт брезгливо пробирался сквозь красный снег. Он шел по краю поля, разглядывая вопящих людей, скопившихся в нижних рядах. Иногда он помахивал им рукой.
Дама в зеленой косынке перегнулась через барьер и попыталась хлестнуть его связкой домашних сосисок.