— У нас, в Австрии, настоящих нищих нет. И не может быть. Есть нищие профессиональные. Они, поверьте мне, неплохо живут. А для бедных людей у нас достаточно общинных приютов, католических богаделен и частных благотворительных заведений. Честный благочестивый нищий всегда найдет там чашку супа и теплый халат.
Через несколько месяцев состоялись парламентские выборы, и неунывающий Эмиль ван Тонгель — хозяин солидной аптеки в центре Вены — был избран депутатом парламента. Когда я, возвращаясь по вечерам с работы, видел недалеко от его аптеки старую больную нищенку, то мне всегда вспоминалось благодушное настроение толстого человека с хитроватыми черными глазами, его дряблый подбородок, вымазанный куриным жиром.
В Вене около двухсот тысяч жителей в возрасте старше шестидесяти пяти лет. Конечно, далеко не все из них скопили достаточно на черный день или состояли в Больничных кассах двадцать пять лет. Тысячи одиноких стариков не получают ничего или живут на такую мизерную «пенсию», которой заведомо мало, чтобы прокормиться и уплатить за квартиру. Удивительно ли, что в газетах встречаешь горькие сетования на жалкое положение одиноких старых людей.
«В пугающих масштабах увеличивается число самоубийств среди старых людей, — писала в конце 1959 года буржуазная газета «Дас клейне фольксблатт». — Только в Вене в месяц отмечается в среднем восемьдесят-девяносто самоубийств, не считая попыток самоубийства. В большинстве случаев — это старые люди, которые отравляют себя кухонным газом. «Неизвестные мотивы», приводящие к самоубийству, обычно болезнь или одиночество. Часто этому предшествуют долгие и тяжелые страдания…»
Газеты писали о некоем Герберте Петровиче, умершем с голоду. Тело этого человека, жившего на «пенсию», весило тридцать пять килограммов.
Доротея Хау шестидесяти лет и ее муж, проживавшие в Вене на Бергштайнгассе, 23, много лет бились в тисках беспросветной нужды. Доротея Хау за кусок хлеба, поданный русскому военнопленному, была подвергнута гитлеровцами звериной каре. Ей переломили шейные позвонки. Ее муж, инвалид труда, был прикован болезнью к постели. Чтобы не умереть с голоду, Доротея собирала кости, тряпки, бутылки и продавала их старьевщику. Несколько лет Доротея Хау хлопотала о пособии по инвалидности себе и мужу. Но в толстых сборниках законов для них не находилось ни единой строчки.
В ноябре 1957 года, когда моя служебная машина была в ремонте, я ездил на работу на трамвае. Неподалеку от остановки «Е-2», на бульваре около Карлскирке, я каждый день видел пожилого человека, который, очевидно, «жил» на скамейке. Уже было холодно, часто моросил дождь, а он сидел неподвижно, подняв воротник старого пальто, засунув руки в рукава, небритый, грязный, по-видимому, больной. Рядом стоял ржавый велосипед с двумя сумками, привязанными к раме.
Однажды я попытался заговорить с ним, но он посмотрел на меня тупыми глазами, как на фигуру, всплывшую во сне, и промолчал. Я оставил на скамейке немного денег и ушел. Зато на следующее утро, когда я шел мимо, старик хрипло, каким-то скрежещущим голосом поздоровался со мной. (Мне подумалось, что и легкие его, и горло заржавели, как велосипед.)
Я сел на скамейку рядом. Уставившись в одну точку, словно в дремоте, бездомный неожиданно стал рассказывать:
— Мои деды умирали за сто. Крепкие были люди, плавали матросами на торговых судах. Считали себя моряками, чехами. А я? Черт его знает, кто я! Факт, что не доживу и до шестидесяти. Теперь осталось уже немного. Что же вы хотите: сижу на бульварах восьмой год.
А ведь я тоже был моряком. Да, был. До войны плавал на итальянских торговых судах. Потом стал морским офицером — немцам хорошие моряки были нужны. Ведь была война. Мобилизовали почти всех мужчин. Война… Слышали? Говорят, гитлеровские генералы опять надели мундиры? Ха! А я вот мичман — военный преступник. Да, да! Еще какой! Я же участвовал в потоплении английского корабля! Но пострадал я не за это, нет! За глупость. Пытался — уж после войны, конечно, — рассказать американцам об одном гитлеровском прохвосте. Выгнали, выбили зубы. Хотел убить прохвоста сам — знали бы вы, что он делал с военнопленными! Не успел. Посадили в сумасшедший дом. Заметьте: потащили не в тюрьму, не на суд, а в сумасшедший дом. Ловкачи!
Выпустили. Паспорта на выезд не дают, работы нет, жить негде. Все перепробовал. В ночлежке надо платить, в богадельню не пускают — молитв не знаю, безбожник я, моряк. Теперь уж ни на кого не надеюсь. Вот видите, зубы почти все вывалились. Легкие промерзли насквозь. Не раз уж жалел, что железная, дедовская натура у меня. Давно бы надо помереть. Да теперь уж, наверно, скоро. На этой скамейке и вытянусь. Приходите посмотреть. Ха-ха!
Wohlfahrtsstaat[109] и его изобретатели
Ни Доротея Хау, ни бездомный с бульвара на Карлсплатце и не догадываются, конечно, что они живут в «государстве всеобщего благоденствия». Тому, кто им скажет об этом, они, чего доброго, могут плюнуть в лицо. И будут правы. Но этим рискуют только изобретатели термина — правые лидеры СПА. Они же изобрели два других хитрых термина: «работодатели» (вместо капиталисты, фабриканты, эксплуататоры) и «получатели работы» (вместо рабочие, пролетарии, эксплуатируемые)[110]. С помощью подобных слов-заменителей правые лидеры и теоретики СПА рассчитывают оправдать свою гнусную роль в буржуазном государстве, обмануть народ, создать иллюзию коренных изменений капиталистического строя.
Словесные выверты прислужников капитала у сознательного австрийского рабочего вызывают только горькую усмешку. Дело в том, что в Австрии действительно был период, когда имелась реальная возможность покончить навсегда с эксплуататорами, навсегда смести буржуазные порядки. И если это не случилось, то как раз потому, что тому помешали правые лидеры и теоретики СПА.
На квартире известной австрийской писательницы Евы Пристер я был свидетелем и участником горячей, долгой дискуссии по одному из самых больных для австрийских коммунистов вопросу: почему возродившаяся после войны Австрия стала не социалистической, а буржуазной республикой? Почему реставраторам буржуазных порядков удалось использовать сложную и неопределенную обстановку 1945 года в своих интересах?
Во время спора — спора людей, которые хорошо шали Австрию, всегда горячо любили и защищали ее, — определилось несколько, на мой взгляд, абсолютно бесспорных положений.
После разгрома фашизма в Австрии сложилось внутриполитическое шаткое равновесие, которое давало практическую возможность для захвата государственной власти как народу, так и буржуазии.
В стране в это время не было своего государственного аппарата. Его почти полностью уничтожили оккупанты во время аншлюсса.
Австрийская буржуазия — ограбленная рейхом, ослабленная разорительной войной, растерянная и неорганизованная, была чрезвычайно слаба. Ее реакционная верхушка погибла под последними развалинами в конце войны, бежала вместе с гитлеровцами или сидела в укромных местах, парализованная страхом перед мероприятиями по денацификации.
После жестоких испытаний народ Австрии хотел мирной, нормальной жизни. Он проявил готовность поддержать подлинно демократическое правительство.
27 апреля 1945 года, через две недели после освобождения Вены Советской Армией, было создано Временное правительство, в которое вошли представители трех партий — социалистической, коммунистической и буржуазной[111]. Сотрудничество СПА и КПА могло бы обеспечить демократическое большинство в правительстве. Партия буржуазии в этом случае механически оказывалась в меньшинстве, в положении нерешительной оппозиции.
111
Австрийская народная партия (буржуазная), далее АНП. Прямая наследница христианско-социальной партии, учрежденной в 1887