— Попутчики?
— Да, вероятно. Для нас попутчики, так же как и тогда для вас, не имеют ровно никакого значения. Братья, связанные подлинными узами духовного родства, всегда легко узнают друг друга. Наш девиз: общительность, искусство, юмор.
— И как давно возникла ваша Шларафия?
— Скоро ей исполнится сто лет. Шларафия родилась в Праге в 1859 году. Потом подобные объединения массонов появились почти во всех странах Европы.
В Австрии особым распоряжением Гитлера Шларафия была распущена. Гитлер боялся мечтателей. Но мы, уцелевшие старые массоны, после войны опять взялись за руки. Наше братство нерушимо. Оно будет крепнуть век от века. Теперь у нас уже есть братья в Америке, в Азии и даже в Африке. О, за нами большое будущее!
Старик показал мне на обшлаг своего потрепанного костюма, где была пришпилена булавка с белой головкой:
— Вот паспорт гражданина прекрасной Шларафии.
За всю долгую жизнь Альфред накопил множество самых разнообразных знаний. Он охотно рассказывал, и я подчас целыми часами слушал его своеобразные лекции по истории Ватикана, о фламандской живописи, об игорных домах Монте-Карло. Альфред заполнял пробелы в моем образовании, и я ему за это навсегда благодарен. Но иногда он выступал и в роли слушателя. Это было тогда, когда я говорил о Советском Союзе. Обычно, поболтав о всякой всячине, Альфред просил меня:
— Ну, а теперь поведайте мне, что было самого интересного за последние дни у вас в России.
Сначала мне казалось, что Альфред Верре относится к моим рассказам, если и не скептически, то во всяком случае с обидным философским спокойствием. Мол, есть Советский Союз, а есть и другие страны. С точки зрения мировой истории, все, происходящее у вас, это только маленький эпизод. Интересно, своеобразно, но не более того.
Через несколько месяцев после нашего знакомства Альфред обратился ко мне с вопросом по русской грамматике. Оказалось, мечтатель из страны лентяев на восьмом десятке взялся за изучение русского языка. Успехи его были поразительны. Их объяснить можно только тем, что старик уже знал несколько языков, в том числе чешский.
Я помогал моему другу чем мог, особенно в грамматике, которая доставляла ему много хлопот. Мы уже начали при встречах обмениваться русскими фразами, Альфред стал брать у меня советские газеты и журналы. Но наши занятия продолжались недолго…
Альфред Верре был типичным венским стариком — неустроенным, бессемейным, жившим случайными заработками. Он занимал крохотную квартирку на краю Вены, и в те дни, когда по вечерам работал дома, сам варил себе ужин. Однажды, заработавшись, старик забыл про кастрюлю, поставленную на плиту: ужин сгорел, газ пошел в комнату. Альфред уснул за своим рабочим столиком тяжелым сном и уже больше не проснулся.
В крематорий на похороны Альфреда Верре пришли венские журналисты, писатели, художники, артисты, солидные господа из массонской ложи. Последние стояли в своих безукоризненных черных костюмах обособленно, игнорируя «прочих».
Заиграл орган, и гроб стал медленно опускаться в каменный люк. Наступила самая скорбная минута. И вдруг после секундной паузы орган разнес под гулкими сводами зала совсем другую мелодию — тоже траурную, но мужественную, полную силы и страсти, революционную. Такова была посмертная воля покойного: под высокими сводами метались и нарастали грозные раскаты «Вы жертвою пали…»
Господа в черных костюмах обменялись беспокойными взглядами, резко надвинули черные цилиндры и демонстративно вышли.
…Товарищи покойного попрощались у кладбищенских ворот, крепко пожав друг другу руки. Один поспешил в редакцию газеты, другой — в свою мастерскую к неоконченному полотну, третий — в театр, а несколько его старинных приятелей из Шларафии отправились в локаль, чтобы выпить вина на помин светлой души брата Альфреда.
Мне захотелось пойти к Саше, к братской могиле моих сверстников. Я вышел из небольшого сквера, обрамляющего здание крематория, пересек шоссе и вошел в ворота Центрального кладбища. Опять, как тогда осенью пятьдесят четвертого, моросил дождь. И памятник Иоганну Штраусу, и обелиск наших солдат потемнели от воды. Проходя мимо каменного воина с приспущенным полковым знаменем — такого же молодого и полного неизведанных сил, какими были мы с Сашей в сорок пятом, — я тихо сказал:
— Вот видишь как? Не «со святыми упокой» и не хорал о сказочной Шларафии, а траурный гимн наших революционеров — «Вы жертвою пали…»
Тирольские картины
Венский театральный критик Эдмунд Кауэр пригласил меня погостить в тирольской деревне у своих знакомых. Я охотно принял это приглашение, потому что уже давно хотел поближе познакомиться с жизнью тирольцев — этого свободолюбивого горного племени, вписавшего яркие страницы в историю Австрии.
Поезд прибыл в Инсбрук рано утром. Еще не рассвело до конца, когда мы вышли из вокзала в город. Туман покрывал крыши домов, поэтому я не мог представить себе, как высок горный хребет Нордкетте, у подножия которого стоит тирольская столица. Когда туман стал рассеиваться, я невольно ахнул: горы были так высоки, так круто поднимались вверх, что казалось, будто сизая стена бесконечно уходит в небо и отгораживает Инсбрук от всего, что находится на земле по ту сторону. Высота Нордкетте, как я потом узнал, всего около двух с половиной километров, но впечатление бесконечной стены создали в то утро крутизна хребта и туман, который сливался на вершинах со снежными пятнами и не позволял даже угадать гребень горы.
В вагончике фуникулера мы поднялись с одной из улиц прямо на вершину Хафелекар. Туман растаял, и Инсбрук, освещенный лучами утреннего солнца, розовел внизу, как макет из папье-маше. Поблескивал неглубокий, но быстрый Инн, разделяющий город на две неравные части, в небо тянулись несколько заводских труб, в центре города на главной улице Мария-Терезиенштрассе выделялись башни старинных храмов.
К югу от нас был Бреннер. Эдмунд Кауэр сказал мне, что в сильный бинокль с Хафелекара можно разглядеть итальянские деревушки за границей. Но бинокля у нас не было, и мы видели только древнюю дорогу, ведущую через знаменитый перевал в Италию.
Часа четыре мы бродили по самым примечательным улицам Инсбрука, осматривали его музеи, храмы и памятники. Старина в центре города очень заботливо сохраняется для привлечения туристов. Инсбрук относится к числу тех австрийских городов, в доходы которых туризм приносит самую большую часть и чье население в основном занято обслуживанием приезжих.
В узких средневековых улочках и переулках бродят сотни иностранцев с фотоаппаратами и блокнотами, на автостоянках десятки машин с номерами многих стран. Приезжие из тех, что не стесняются в средствах, часами сидят в колоритных ресторанчиках и погребках, в холлах дорогих гостиниц, выезжают на прогулки с наемными гидами и проводниками. Но древности Инсбрука и красоты альпийских гор привлекают, конечно, не только богатых. Сотни австрийских туристов бродят по городу с вещевыми мешками за спиной. Им не доступны ни шикарные рестораны, ни гостиницы. Их ресторан — рюкзак, они закусывают, чем бог послал, а на ночь отправляются в окрестные деревни: там в крестьянском доме можно переночевать подешевле.
Больше всего приезжих толпится на Герцог-Фридрихштрассе, где находятся самые знаменитые достопримечательности Инсбрука: лаубен, башня старинной ратуши и «золотая крыша».
Лаубен — сводчатые низкие галереи вдоль улочки сохранившихся средневековых домиков. Живописные жилища предков с коваными решетками на окнах и воротах, с чугунными цепями и фонарями, с иконами и статуями святых предприимчивые потомки преобразовали в лавочки сувениров, магазины, бюро обслуживания. Неподалеку от лаубен находятся дома, принадлежавшие прежде городской знати, в том числе судье, палачу, придворному великану.
Городская башня была построена в начале XIV века. Ее в свое время рисовал Альбрехт Дюрер. С шестидесятиметровой высоты башни открывается замечательный вид на древнюю часть города.