Беседовали двое, на первый взгляд совсем не похожих людей. Один — седой, как лунь, восьмидесятипятилетний, прошедший школу революции, войны, подполья, в старомодной поношенной куртке, в довоенных тупоносых штиблетах на крючках. Другой — совсем желторотый, с ровным ежиком волос на голове, в модных черно-белых полуботинках и в пестрой рубашке навыпуск. Внешне их роднили только глаза — у обоих взгляд был прямой, смелый, честный.
— Это ничего, ровно ничего не значит, — густо гудел старик. — Надо иметь выдержку. Для коммуниста выдержка — обязательное качество.
— Но ведь в цехе сорок социалистов, а нас пятеро. Не собрать нам голоса. Тут простая арифметика.
— Арифметика? Нет, тут, брат, высшая математика. Знаешь, сколько было коммунистов в России, когда они начинали революцию? Горстка, просто горстка по сравнению со всей массой народа. Но народ пошел за ними, и они вместе с народом победили. Так и у вас в цехе. У вас ведь больше ста человек, так? В душе многие беспартийные на вашей стороне, потому что вы, пятеро, наиболее честно защищаете их интересы. Будете хорошо работать с людьми, Фракция профсоюзного единства[178] обязательно получит место в производственном совете вашего завода. Союзников у вас много. Нужно только найти дорогу к их сердцу.
— Ищем, товарищ Штайнхардт, но это очень трудно. Многие боятся потерять работу, поэтому замыкаются, стараются держаться подальше от политики. Часто наши слова падают, как искры в воду, пропадают зря.
— Нет, малыш, ваши слова не пропадают. И дело тут не в ваших ораторских способностях — какие вы ораторы! Мы несем людям великие идеи. Они непобедимы потому, что верны. Так говорил Ленин.
Я видел, как Штайнхардт дал парню с собой какую-то толстую книгу. Может быть, это был Ленин. Потом он проводил парнишку до дверей, тепло, по-отцовски обнял за плечи. Что-то еще говорил на прощание. Бас гудел на лестнице то сердито, то совсем ласково.
Проводив своего подшефного, Карл Штайнхардт вернулся ко мне. Начал рассказывать, как трудно приходится рабочим, когда в производственных советах сидят одни ставленники правых лидеров СПА. На заводе, где работает его молодой «крестник», дело доходит до подлости — самых активных увольняют, понижают в должности. Нужно обязательно, чтобы в производственный совет вошли представители Фракции профсоюзного единства.
Штайнхардт негодовал:
— Вот она, их «демократия»! Ведь больше всего эти правые лидеры толкуют о том, что они в отличие от «головорезов-коммунистов» стоят за «чистую демократию». А сами при малейшей возможности выступают диктаторами и узурпаторами. Хуже самих капиталистов, право! И гораздо опаснее. Сволочи, одним словом. Ну, ничего, скоро они на этом потеряют все. Вот увидите. Все!
Через месяц Карл Штайнхардт сам позвонил мне:
— Помните наш разговор о заводе, где распоясались социалисты? Вчера там были выборы в производственный совет. Фракция профсоюзного единства собрала половину голосов. Беспартийная масса не подкачала! Здорово? А? То-то же! Говорят, мой «крестник» на радостях нахлобучил какому-то социалисту кепку на нос. Вот шалопай! Всыплю я ему сегодня вечером по первому разряду.
Вена Фестивальная
За четыре с половиной месяца до открытия VII Всемирного фестиваля молодежи в Вене реакция организовала антифестивальный «марш молчания»…
Перед дворцом Габсбургов, на Хельденплатце, собралась большая толпа. Здесь были школьники и подростки из католических союзов, которых в строю попарно привели монашки. Мелькали корпорантские фуражки с цветными околышами. Выделялись своей упитанностью сынки лавочников, скауты, пфадфиндеры и прочие бурши[179]. Но больше всего на площади было подростков из глухих провинций, которые даже как следует не представляли себе, зачем их привели на Хельденплатц. Они обрадовались возможности поехать на бесплатном автобусе в столицу и провести здесь погожий субботний вечер. Говорили, что расторопные вербовщики с умыслом распустили слушок, будто после «марша молчания» провинциалов поведут на спектакль советского цирка, выступавшего в это время в венской Штадтхалле с триумфальным успехом.
Над толпой там и тут торчали черные транспаранты с нелепыми надписями вроде: «Наш ответ — молиться за братьев на Востоке», «Без религии нет культуры», «Кто служит черту, тот умрет».
«Марш молчания» проходил под трескучие речи наемного диктора, ехавшего перед колонной на машине с мощным репродуктором. Около Оперы машина остановилась и до конца гадкого шествия из репродуктора, как из лопнувшей канализационной трубы, вырывалась всякая грязь. Когда вспотевший диктор вылез из машины и его сменил другой, к первому подошел здоровенный пекарь из соседней кондитерской и сказал ему злобно, сжимая кулаки:
— Сколько заработал? У-у, геббельсово отродье!
Мне случилось быть свидетелем разговора знакомого прогрессивного писателя с одним из руководителей «марша молчания». Писатель спросил его: почему клерус не хочет, чтобы молодые католики встретились на фестивале со своими сверстниками из других стран? Ведь это же нисколько не противоречит церковным тезисам «все люди братья», «возлюби ближнего своего» и т. п.
— Фестиваль организован коммунистами, — резко ответил католик.
— В фестивале принимают участие не только коммунисты, — возразил писатель. В Вену приедут тысячи молодых людей из стран Европы, Азии, Африки и Америки, которые примыкают к самым различным политическим, культурным и религиозным организациям. Я слышал, постоянный Подготовительный комитет фестиваля направил приглашение и католическим союзам? А вы объявляете войну.
— Мы боремся за веру. Это — единственная истина.
— Хорошо. Но тогда вы даже обязаны появиться на фестивале как миссионеры, чтобы попытаться доказать правоту своего учения. В прежние времена католические миссионеры отправлялись с этой целью в дальние страны, не страшась ни пиратов, ни людоедов. А теперь к вам сами едут тысячи молодых людей из дальних стран, а вы уклоняетесь от своего прямого долга. Видно, плохи ваши дела, не верите вы в свои силы.
По мере приближения фестиваля его враги стали использовать все новые и новые средства борьбы. В Вену прибыли отряды специально подготовленных молодчиков, обучавшихся на курсах в Западной Германии, Америке, Швейцарии и некоторых других странах. Они везли с собой кипы «литературы», которую рассчитывали распространить среди участников фестиваля. У них были машины с репродукторами и оружие, различные национальные костюмы и грим, деньги и кастеты. Их научили вести споры о «гуманизме», научили опаивать и подкупать, обольщать продажной красотой и бить ногой в живот.
Открылись так называемые информационные центры, где молодым людям должны были объяснять, почему им не следует участвовать в фестивале, почему им нужно избегать встреч со своими сверстниками из других стран.
Под высокими сводами нового Южного вокзала разносится сладкозвучный напев фанфар. Огромное здание заполнили венцы — молодые и старые. Многие пришли прямо с работы, не успев переодеться для праздника, но почти у всех в руках букеты цветов, яркие шары или флажки. Лица обращены туда, где за поворотом исчезают стальные рельсы. Оттуда каждую минуту может появиться поезд с первыми крупными делегациями фестиваля.
Многотысячная толпа шумит и ликует. Сегодня первое открытое сражение Вены рабочей с Веной реакционной. Но стычки начались раньше.
Венские власти не разрешили гостям занять на десять фестивальных дней пустующие школьные здания. Тогда рабочая Вена помогла разработать план размещения гостей в ярмарочных павильонах, в палаточных городках и на пароходах, доставивших делегации по Дунаю. Она воевала с фирмами, которые брались организовать питание для участников фестиваля, но, используя свое монопольное положение, хотели бессовестно нажиться.
179
Корпоранты — члены реакционных студенческих корпораций. Пфадфиндеры — полуспортивная организация, находящаяся под влиянием правых партий. Бурши — парни; употребляется обычно в немецком языке как нарицательное слово для молодчиков из студенческих корпораций. —