— Должно быть, судно ремонтировалось после какого-нибудь происшествия?
Он бросал слова на мостик, но раньше чем кто-либо мог ответить, Масси уже перелезал через поручни на берег и подходил к нему, потирая руки и наклонив прилизанную голову, на макушке которой, казалось, приклеены были черные нитки и тесемки. Его до такой степени бесила необходимость давать объяснения, что он начинал жалобно хныкать и в то же время пытался сложить свои толстые губы в улыбку.
— Нет, мистер Ван-Уик! Вы не поверите… Я нигде не мог раздобыть негодяя шкипера, чтобы выйти в море. Ни один из этих ленивых скотов не хотел идти, а вы сами Знаете, мистер Ван-Уик, закон…
Он хныкал и приносил извинения, с особой энергией произнося слова: тайные козни, заговор, зависть. Мистер Ван-Уик, с легкой гримасой рассматривая свои полированные ногти, говорил:
— Гм… Очень печально… — и поворачивался к нему спиной.
Щеголеватый, неглупый, скептически настроенный, привыкший к лучшему обществу (за год до того дня, когда мистер Ван-Уик отказался от своей профессии и от Европы, он занимал видный пост на берегу в морском министерстве), он способен был на теплые чувства и проявление симпатии, но скрывал эту слабость под маской высокомерного равнодушия, которую создал себе еще в ранние годы своей службы. Выло в его внешности что-то напоминавшее прежнюю элегантность, как бы искаженный ее отпечаток — недоброжелатели назвали бы это франтовством. Он умел поддерживать чуть ли не военную дисциплину среди своих кули, которых извлек на свет из дебрей джунглей. Каждый вечер он надевал белую рубашку с туго накрахмаленной глянцевитой манишкой и высокий воротничок, словно хотел соблюдать приличия, облачаясь в этот вечерний костюм; но вокруг талии он обматывал толстый малиновый шарф, как бы делая уступку дикой стране, некогда бывшей его противницей, а теперь превратившейся в побежденную союзницу. Кроме того, шарф являлся гигиенической мерой предосторожности. Короткую свою куртку из какой-то легкой шелковой материи он не застегивал. Усы у него были выхоленные, лоб открытый, пушистые белокурые волосы, редкие на макушке, у висков слегка вились; низкие лакированные ботинки поблескивали, выглядывая из-под широких брюк из той же матери, что и легкая куртка. Со своим малиновым шарфом мистер Ван-Уик походил на романтического вождя пиратов и в то же время на элегантного, слегка облысевшего денди, который в уединении потворствует своей неприязни к ортодоксальным модам.
Таков был его вечерний костюм. «Софале» надлежало появляться в Бату-Беру за час до заката солнца. Мистер Ван-Уик имел вид живописный и в то же время почему-то вполне корректный, когда прогуливался у самой воды на фоне зеленого склона; на высоком берегу виднелся его длинный низкий бёнгало, увитый до карнизов ползучими растениями и увенчанный несообразно крутой тростниковой крышей. Пока «Софала» пришвартовывалась, он прохаживался в тени нескольких деревьев, оставленных возле пристани, и ждал, когда можно будет подняться на борт. Белые люди на «Софале» были неподходящей для него компанией. Старый султан (хотя печальные нашествия его и являлись помехой) казался ему более приемлемым. Но все же они были белые; периодические визиты судна нарушали однообразие рабочих дней и не мешали его уединению. Кроме того, они были необходимы и с деловой точки зрения. По натуре своей человек аккуратный, мистер Ван-Уик раздражался, если судно не являлось вовремя.
Причина опозданий была слишком нелепа, и Масси он считал достойным презрения идиотом. Когда «Софала» впервые после заключения нового договора показалась из-за изгиба реки, мистер Ван-Уик, потерявший всякую надежду когда-либо ее увидеть, так рассердился, что даже не пошел к пристани. Слуги прибежали сообщить ему весть. Он пододвинул стул к перилам веранды, облокотился на них, опустил подбородок на руки и пристально стал глядеть на «Софалу», пришвартовывавшуюся против его дома. Он свободно мог рассмотреть всех белых на борту. Какого это патриарха водрузили они теперь на мостик?
Наконец он вскочил и спустился по усыпанной гравием дорожке. Даже гравий для его дорожек был доставлен сюда «Софалой». Выведенный из терпения, позабыв о своем высокомерном спокойствии, он, не глядя по сторонам, подступил к Масси с таким решительным видом, что механик оробел и стал бормотать что-то несвязное. Ничего нельзя было разобрать кроме слов: «Мистер Ван-Уик… Право же, мистер Ван-Уик… В будущем, мистер Ван-Уик…» От прилива крови широкое желчное лицо Масси приняло неестественную оранжевую окраску, а испуганные черные глаза ярко заблестели.
— Вздор! Мне это надоело! Не понимаю, как у вас хватило наглости причалить к моей пристани, словно я ее построил исключительно для вашего удобства.
Масси пытался возражать. Мистер Ван-Уик был очень рассержен. Он намерен обратиться к одной немецкой компании в Малакке… как она называется?., та, у которой пароходы с зелеными трубами. Эта компания рада будет пустить в дело один из своих маленьких пароходиков. Ах да, Шницлер, Якоб Шницлер! Он немедленно даст согласие. Да, мистер Ван-Уик решил написать не откладывая.
Вне себя от волнения, Масси поймал выпавшую изо рта трубку.
— Вы этого не сделаете, сэр! — взвизгнул он.
— Вам не следовало бы так небрежно относиться к делу.
Мистер Ван-Уик повернулся на каблуках. В продолжение этой сцены остальные трое белых на мостике не шелохнулись. Масси быстро зашагал взад и вперед, раздувая щеки и задыхаясь.
— Чванный голландец!
И он стал лихорадочно и жалобно перечислять свои несчастья. Сколько лет он старался угодить тому человеку! И вот как его отблагодарили! Недурно. Напишет Шницлеру… — В Бату-Беру будут заходить суда с зелеными трубами… Даст возможность старому гамбургскому еврею разорить его, Масси! Нет, право же, это смешно!.. Он, всхлипывая, засмеялся: ха-ха-ха! И, должно быть, ему — Масси — придется отвезти письмо на собственном пароходе.
Он споткнулся о решетку люка и выругался. Он бы не поколебался выбросить письма голландца, всю чертову пачку, за борт. Он никогда не требовал денег за перевозку писем. Но, может быть, капитан Уолей, новый его компаньон, помешает выбросить письма; впрочем, это была бы только отсрочка. Он лично предпочел бы бултыхнуться в воду, чем смиренно смотреть, как его будут разорять эти зеленые трубы…
Он бесновался. Китайцы с блюдами стояли внизу, у трапа. Наконец он заорал с мостика:
— Будем сегодня обедать или нет? — и резко повернулся к капитану Уолею, который сидел, терпеливый и важный, во главе стола и молча, со снисходительным видом поглаживал свою бороду.
— Вас как будто не интересуют мои дела. Разве вы не понимаете, что это затрагивает ваши интересы так же, как и мои? Дело не шуточное.
Он уселся в конце стола и процедил сквозь зубы:
— Впрочем, может быть, у вас отложено несколько тысяч. У меня таких денег нет.
Мистер Ван-Уик обедал в своем бёнгало, отбрасывавшем яркий свет в ночь, на просеку над темным берегом реки. Потом он присел к роялю и вскоре услышал, как кто-то медленно идет по дорожке, направляясь к дому. Тяжелые шаги — скрипнула доска; мистер Ван-Уик повернулся на своем стуле и, касаясь пальцами клавиш, прислушался. Маленький его терьер злобно залаял, отступая с веранды. Чей-то низкий голос попросил извинить за «это вторжение». Мистер Ван-Уик поспешно вышел.
На ступеньках веранды неподвижно стояла — патриархальная фигура, видимо, новый капитан «Софалы» (Ван-Уик перевидал их около дюжины, но такого еще не видывал). Собачка лаяла не переставая, пока мистер Ван-Уик, махнув платком, не заставил ее отскочить и замолчать. Капитан Уолей, приступив к делу, встретил церемонно-вежливый, но решительный отпор.
Они разговаривали, стоя друг против друга. Мистер Ван-Уик внимательно разглядывал своего посетителя. Наконец, словно вынужденный позабыть о своей сдержанности, сказал: