Их несло по широким стальным магистралям, будто прошлогоднюю сухую листву, словно преследуемые упорным ветром кусты перекати-поля. Они брали с бою перегруженные составы, штурмовали большие узловые станции и захудалые полустанки, доводя сбившихся с ног, охрипших от бесконечных перебранок железнодорожников до полного изнеможения. Лавина была неудержима и абсолютно неуправляема. Никогда нельзя было определить, куда повернет она: потянется ли с запада на восток или вдруг, словно повинуясь чьей-то прихоти, резко изменит направление и устремится на север. Прогнозирование пассажирских перевозок в этих условиях становилось делом столь же малоэффективным, как гадание на кофейной гуще. Да и редко кого тогда занимало это прогнозирование. Забота была другая: справиться с неизвестно по какой причине возникшим всесокрушающим потоком пассажиров.
Нынешним путникам, отправляющимся в плацкартных, купейных и мягких вагонах, полезно было бы знать, что в описываемые нами времена железнодорожный сервис был поистине сведен к минимуму. И включал только два вида услуг:
а) пассажиру обеспечивалось жесткое место и
б) ему предоставлялась возможность бесплатно получать в пути кипяток.
Что касается жесткого места, то это надо понимать не в переносном, а в буквальном смысле слова. Если бы в то время кто-нибудь потребовал у проводника матрац, накрахмаленную простыню, белоснежный пододеяльник, проводник решил бы, что пассажир определенно не в себе. Да и само жесткое место не имело тогда четких координат. Оно могло оказаться и под нижней лавкой, у батареи отопления, и на самой верхотуре, где нынче мирно дремлют, покачиваясь, кофры из красивого голубого, розового и черного пластика.
Не так просто обстояло дело и со второй услугой. Чтобы обеспечить всеобщее чаепитие, следовало на очередной станции мчаться в тот конец перрона, где стояла будочка с надписью, исполненной иногда еще с соблюдением правил старой орфографии: «Кипятокъ».
Целая индустрия поставляла проезжающим этот фыркающий и обжигающий продукт первой необходимости. Но и потреблялся он в количествах совершенно неимоверных. Жаль, не сохранилась статистика того времени. Она бы показала, что по количеству поглощаемого кипятка на душу пассажира в конце двадцатых годов мы уверенно занимали первое место в мире!
Но чьи все-таки желудки и души согревал тогда добрый кипяточек? Кто пробавлялся им, трясясь на вагонной полке и с тоской вспоминая домашние разносолы?
Это были разные люди, но среди них встречалось немало и таких, как Матвей Канюка.
Период нэпа к тому времени официально считался закончившимся. Прекратили существование концессии, позакрывались тресты и фирмы со смешанным капиталом, частные фабрички и торговые заведения. Но остались бывшие хозяева и хозяйчики, со скрежетом зубовным уступившие свои позиции, но не утратившие надежд на лучшее будущее и сумевшие припрятать кое-что из накопленных богатств.
Коллективизация была повой грозной бурей, обрушившейся на них. «Ликвидируем кулачество как класс!» — гремело над их головами. Это было пострашнее фининспектора с налогами и ликвидкома, описывавшего станки на полукустарных фабричонках. Сегодня берутся за куркулей, за «крепких» хозяев, а завтра могут добраться и до них, бывших суконщиков, кожевников, лесоторговцев. Ведь если хорошенько разобраться, то к какому классу их можно отнести? Не к пролетариям же!
Тогда вот и покинули они теплые гнезда, тогда и понесло их по разным путям-дорогам…
Поток не может быть бесконечным. Где-то сила инерции ослабевает, и он, подобно волне, достигнув песчаной отмели, растекается мелкими ручейками, оставляя после себя пену и мусор. Галаховка оказалась именно такой отмелью.
Только, в отличие от обычных отмелей, она была защищена обильной порослью хвойных и смешанных лесов, что составляло дополнительное удобство для поселенцев, не желавших, по понятным причинам, обосновываться на виду у всех. Колонизация Галаховки шла быстрыми темпами. И вскоре она уже представляла собой довольно крупное поселение, раздавшееся вширь по обе стороны пересекающей его железной дороги.
Но, кажется, пора нам от общих рассуждений перейти к конкретным событиям и посмотреть, как они развивались дальше.
Матвей Канюка собрал с прилавка кости, остатки мяса, помыл руки в рукомойнике, снял фартук и хотел уже захлопнуть витрину, как кто-то постучался в лавку.
— Кто там? — спросил Канюка и, на всякий случай пододвинув к себе остро отточенный топор, откинул крюк.