Мальчишка же плавал и нырял просто бесподобно. Его белая льняная голова появлялась среди волн то тут, то там. Олень снял с себя майку и, вздрагивая всем своим пупырчатым телом, с отвращением полез в воду. Он приблизился к мальчишке.
— Эй, дядя! — крикнул тот. — А ты можешь плавать вот так? — и поплыл на спине, загребая воду ручонками. — А так можешь? — и паренек поплыл вниз лицом, вытянувшись в струну над поверхностью моря. Поднял голову и сказал: — А там на дне такие камушки и все-все видно!
Потом стал нырять по-дельфиньи, вспенивая воду.
Но, видно, и у этого отличного пловца иссякли силы, и он, выбравшись из воды, устало прилег на песке. Олень присоединился к нему.
— Кто твой дед? Моряк? — спросил он.
Мальчик с гордостью ответил:
— Моряк? Скажешь тоже! Тут все моряки. Мой дед — эпроновец. — И со вздохом добавил: — Уезжаем мы отсюда. Дед говорит, что списали его с базы.
Олень быстро оделся и, попрощавшись с мальчиком, пошел разыскивать Штутгоффа.
— Есть эпроновец, — запыхавшись, доложил он и рассказал о встрече с дедом и внуком.
— А ты узнал, где они живут?
— Нет, — смутившись, ответил помощник. — Мальчик только сказал мне, что они с дедом обедают в кафе «Якорь». Там их и надо искать.
Долго пришлось дежурить Штутгоффу в пустынном кафе в эти пляжные часы, пока они не вошли: дед и внук.
По красочному описанию Оленя, он сразу узнал их. И как бы невзначай начал беседу. Бывший водолаз, по какому-то стечению обстоятельств являвшийся к тому же тезкой знаменитого Крылова — но звали его не Фотий Иванович, а Фотий Георгиевич, — с горечью расставался с любимой работой и родной стихией.
— Куда же вы теперь? — участливо спросил Штутгофф.
— Еще не решил окончательно. Наверное, двинусь к его вот родителям. — И Фотий Георгиевич кивнул на внука, с аппетитом уплетавшего творог со сметаной. — В Сальских степях они, работают в совхозе врачами.
Тут-то и прорезался в немногословном снабженце дар красноречия. Он не жалел слов, чтобы описать все удобства жизни под Москвой. Он соблазнял собеседника необыкновенной дешевизной фруктов и овощей на местных рынках. Он употреблял самые яркие краски, описывая чудесные галаховские ландшафты.
— Вот что, дорогой, — сказал наконец Фотий Георгиевич, — так вот, по-быстрому, такие дела не решаются. Вы тут надолго?
— Да, побуду еще с недельку. Отпуск у меня, вот я и прихватил с собой паренька, сына одного нашего кооператора, художника и замечательного человека.
— И прекрасно, а я за это время созвонюсь со своими и посоветуюсь. Да ведь и самому надо посмотреть на все ваши прелести. Я и так собирался ехать через Москву. Хотел показать внуку столичные диковинки. Так что нам будет по пути.
И через неделю в поезде «Симферополь — Москва» в одном купе ехало уже четверо наших знакомых. Не надо обладать большой фантазией, чтобы предугадать результаты этой совместной поездки. В дальней дороге Штутгоффу удалось окончательно склонить отставного водолаза принять галаховский вариант. И скоро на участке, который когда-то предназначался бабке Гриппке, поселился Фотий Георгиевич Крашенинников со своим внуком, необычайно обрадованным тем обстоятельством, что тут совсем рядом, за железнодорожной насыпью, находится озеро. Не такое глубокое и не такое обширное, как Черное море, но достаточное для того, чтобы показать девчонкам и мальчишкам свою морскую удаль, перенятую у знаменитого деда-эпроновца.
Так успешно завершилась операция «Ищут фигуру», задуманная на просторной веранде Матвея Канюки в день скромного торжества по поводу годовщины кооператива «Лето»…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
освещающая проблему охраны личного имущества граждан
— Куси его, куси! Ату его, Цербер, ату!
Эти возгласы доносились из-за ограды дачи Мизандронцева-Корабельщика. Матвей Канюка остановился и в недоумении прислушался: «Кого там травит старик?» Глянув через изгородь, он увидел, что у собачьей будки стоит Корабельщик и, держа в руках снятое с грядки пугало, сует его псу, приговаривая:
— Куси, Цербер, куси!
Но пес мало что не кусал, он даже не рычал и не лаял, будучи не в состоянии понять, чего хочет от него хозяин. Примелькавшееся огородное чучело нисколько его не страшило. Пес только застенчиво махал хвостом и повизгивал. Потом опрокинулся на спину и виновато поднял лапы кверху: сдаюсь, мол, хозяин, сдаюсь, делай со мной что хочешь, только успокойся.