Более серьезных усилий потребовало осуществление некоей дипломатической задачи секретного характера. Ему предстояло (тоже от имени банка, но чтобы об этом знали только он и директор) получить сведения и установить связь с Оракулом — таинственной организацией русских контрреволюционеров, — по слухам, беглых великих князей, которые искали убежища в Видэре, замке на берегу Эресунда. Оракул, в обмен на регулярный ежегодный взнос в две тысячи крон, каждый день посылал своим клиентам, мелким провинциальным банкам и спекулятивным компаниям, нечто вроде «прогноза погоды». С помощью этих «прогнозов», показывавших политическое и финансовое «давление» в окружающих странах, можно было якобы с математической точностью предсказать состояние биржи на ближайшие дни и этим руководствоваться в своих операциях. Значение «метеорологических прогнозов» Йенс Воруп оценил еще в то время, когда занимался сельским хозяйством, и поэтому заявил о желании банка в Эстер-Вестере также стать клиентом Оракула.
Это были два основных дела; но наряду с этим возникло и многое другое, чего он не предусмотрел. Большая репортажная газета, обладавшая непревзойденным нюхом, сообщила в одно прекрасное утро, что известный и уважаемый хуторянин Йенс Воруп с супругой прибыл из Эстер-Вестера в столицу; была названа даже гостиница, где он остановился. «Мы едва ли ошибемся, — добавляла газета, — если скажем, что этот приезд имеет определенную связь с политическим представительством крестьянского сословия в ригсдаге».
С этой минуты покою Йенса пришел конец. Корреспонденты являлись уже с раннего утра, чтобы знать его мнение о различных политических и экономических вопросах, и каждое утро в какой-нибудь газете появлялась статья о Ворупе. Не раз упоминалась и Мария, «его красавица супруга».
А дельцы и прожектеры под всякими предлогами прямо ломились к нему.
У Марии голова шла кругом: как будто они какие-то международные финансовые магнаты! Йенс Воруп относился ко всему этому спокойнее, даже с известным достоинством. Он воспользовался пребыванием в столице, чтобы остричь волосы под машинку; и теперь, в своем сером английском костюме, напоминал молодого коммерсанта или банкира. Приобрел он также и серебряную зубочистку, — это удобное, чем ржаная соломина. Да и что такое рожь! В эти благословенные времена кто, кроме правительства, еще помнил о ржи! Раздобыть нынче в Дании ржаную соломину, кажется, было бы труднее, чем кокосовую пальму.
Зубочистка лежала у Йенса в кармане пиджака, и когда он разговаривал с простыми людьми, он извлекал ее оттуда и начинал ковырять в зубах. Йенс Воруп находил, что это придает человеку особый шик, этакий рассеянный и глубокомысленный вид. А если время от времени с легким свистом втягивать в себя воздух уголком рта, то можно произвести впечатление светского человека, завсегдатая обедов и банкетов.
Мария после войны еще не бывала в столице и теперь просто не узнала ее. Раньше она напоминала всего-навсего большой провинциальный город, и жизнь в ней протекала равномерно и неторопливо; таким же было и движение на улицах: оно усиливалось, только когда люди ехали на работу и с работы. А теперь улицы во все часы дня и даже ночью кишели пешеходами, велосипедистами, всеми видами транспорта. Казалось, и здесь война выгнала каждого из его дома и заставила куда-то мчаться. И здесь еще труднее было понять, чем в деревне, где даже крестьяне кочевали с места на место, кто же, собственно говоря, работает. В городе Марию оглушил такой шум и грохот, что он стоял у нее в ушах и тогда, когда она выезжала в окрестности. Грохот преследовал ее даже в сновидениях. Ей казалось, что люди здесь стали особенно шумливыми и грубыми; и во всем такая спешка. А если тебе нужно перейти улицу, будь особенно осторожной, не то тебя могут и раздавить. Нет, жить здесь плохо; она не понимала, как может теперь столица нравиться Йенсу. Мария рвалась домой, к детям, хотя не прошло и недели, как она с ними рассталась.
За день до отъезда Йенса Ворупа посетил в гостинице немецкий ученый, доктор Ланге. Он был, собственно говоря, датчанин, но еще в отрочестве уехал в Германию, там учился и провел большую часть своей жизни. Однако по-датски он говорил хорошо.
Доктор Ланге был коренаст, с бритой наголо круглой головой и небольшим брюшком; голова напоминала голову новорожденного: на ней выступали все черепные швы. У него было холодное, бесцветное и бездушное лицо с четкими и резкими чертами; говорил он деловито и лаконично, и это в нем Йенсу Ворупу понравилось.