— Да вот угадай-ка! — сказал он, обгладывая холодную утиную ножку.
— Лучше уж ты сам расскажи, — отозвалась Мария. — У меня нехватит воображения, чтобы представить себе все твои дела.
В ее голосе прозвучала ревность или, быть может, раздражение оттого, что пришлось скучать дома одной.
— Тогда садись рядышком со мной, мать, — сказал Йенс и пододвинул стул. — Только дома и поешь с аппетитом, ты у меня мастерица, Мария.
Она села рядом с мужем и стала смотреть, как он ест. Голоден он был, видно, как волк, вонзал белые зубы в мясо и энергично откусывал.
— Ну, отец, и оголодал же ты! — заметила Мария, влюбленно поглядывая на него.
— Да, я сегодня с утра еще почти ничего не ел. Сначала тащился степью, а потом трясся целый день в поезде.
— Значит, ты был где-то очень далеко?
— Говорю тебе, на пустоши возле Хернинга! И угадай у кого? У дяди Масса!
— Да? Вон что! — Она, видимо, была изумлена; по ее тону Йенс понял, что она тоже с удовольствием побывала бы у дяди. — Значит, вот кого ты навестил! Ну и ну!
— Я купил у него хутор.
— Да что ты, Йенс! Я и не знала, что он продает. Он так любил свой хутор. Что это вдруг на него нашло?.. Послушай, а не ты его уговорил?
— Мне и уговаривать не пришлось, — отозвался Йенс Воруп, слегка обиженный. — Он, видно, всем этим хозяйством сыт по горло! Дядя ведь стар стал.
— А останется ему после продажи достаточно, чтобы он мог прожить?
— Он получит двадцать пять тысяч чистоганом. По-моему, денежки неплохие.
— Откуда же ты их возьмешь?
— Из банка, мать. На что же тогда и банк? — рассмеялся Йенс Воруп.
— Ну, ты же понимаешь, что я имею в виду, нечего из меня дурочку строить... Хорошо, банк тебе даст, но в один прекрасный день их возвращать придется.
Нет, на самом деле Мария была вовсе не так глупа, как она прикидывалась. Она опять почувствовала недоверие к мужу, поэтому и расспрашивала так настойчиво. А он и не возражал против того, чтобы раскрыть свои карты; ему было неприятно только, что она не доверяет ему именно сейчас, когда он имел в виду благо старика и рисковал многим.
— Право же, я не собираюсь надувать дядю Масса, если ты этого опасаешься- И действовал я с лучшими намерениями... Мне кажется, ты должна, наконец, понять, что твое недоверие меня оскорбляет.
Мария пожалела о своих словах.
— Прости меня, Йенс, — сказала она.
— Нет, прощения тебе просить нечего, но сделай мне удовольствие, выслушай до конца, прежде чем делать выводы. Итак, я купил владение дяди Масса с долгом в пятьдесят тысяч, — это выходит семьдесят пять тысяч. Значит, речь идет о двадцати пяти тысячах, которые наш банк должен завтра перевести ему на банк в Хернинге. Понимаешь? Мне хочется, чтобы ты все это поняла до конца. Конечно, банк только авансирует, нужно, чтобы эти деньги как можно скорее вернулись, мы или должны найти покупателя, который даст семьдесят пять тысяч, или...
— Теперь я понимаю, — прервала его Мария; ей было приятно, что он сказал «мы».
— Нет, ты слушай дальше! Или мы пока оставим хутор себе и внесем долг в банк после продажи урожая и скота. Правда, покрыть такую сумму будет трудновато, зато дядя Масс во всяком случае теперь обеспечен.
— Но если все из хутора выкачать, продать его будет еще труднее...
— Ты права, мать. Из тебя все-таки мог бы выйти делец! Но суть в том, что ипотеки почти погашены, на худой конец можно заплатить по ним и получить еще.
— Под пустой хутор никаких ссуд не получишь.
— Можно туда перевести кое-какую скотину и вообще...
— А деньги пойдут дяде Массу?
— Конечно, нет. Пойми же, они ведь нам нужны, чтобы выкрутиться.
Это Марии совсем не понравилось.
— Мы не можем наживаться за счет дяди Масса!
— О наживе тут и речи не может быть, Мария, — а если останется какой-нибудь маленький излишек, то уж никак не за его счет.
— Да, Йенс, но ведь в конце концов ипотеки погасил он, это его сбережения.
Йенс Воруп уже набросал на скатерти ряды цифр, намереваясь сделать подсчет, но после слов жены отшвырнул карандаш.
— Господи! Повторяю тебе, он понятия не имеет о том, погашены ипотеки полностью, или частично, или совсем не погашены. Старики крестьяне именно так покупают и продают. Они копят деньги, а в один прекрасный день является какой-нибудь молодчик, разбивает копилку и кладет себе в карман их сбережения.
Мария все поняла, но выражение «кладет себе в карман» ей не понравилось. Казалось, Йенс этим ставит себя на одну доску с так называемыми «молодчиками». То, о чем говорил муж, было крайне нечестно, и в былые времена такое поведение решительно осуждалось.