Когда распространился слух, что владелец Хутора на Ключах оказался настолько глупым, что взял на себя ответственность перед акционерами, все накинулись на него, точно стая волков. Его бомбардировали письмами с требованиями возмещения убытков и угрозами подать на него в суд. Ясно, что он преступник, раз он сам чувствует себя виноватым и ответственным! Люди, которые при основании общества были не менее деятельны, чем он, теперь вопили, дрожа от негодования, грозили тюрьмой, если он не возместит им убытки. Йенс Воруп изо всех сил отбивался от этой своры — давал в долг, брал ссуды, продавал. Но появлялись все новые кредиторы, а он был не настолько богат, чтобы платить за все акции из пятидесяти процентов!
Приходилось защищаться и дома: Мария не сводила с него безмолвного взгляда. Какого она теперь мнения о нем? Осуждает ли его? И он старался оправдаться перед ней, повертывать любую тему в разговоре так, чтобы на него не упала тень, чтобы у них обоих сохранился в душе его образ таким, каким он его выдумал. А это значило — говорить, говорить! Но какой толк? Она лишь смотрела на него, и в ее глазах он читал свой приговор: игрок, лгун, бродяга!
«Почему, если он не виноват, он отсиживается дома, а не выступит мужественно и открыто перед обществом?» — верно, думает она про меня, говорил себе Йенс.
Но именно этого-то он и не мог — что-то в нем разбилось; и единственное, что было в его силах, это — выжидать. Да, выжидать! А зачем? И сколько же выжидать? С ума можно сойти! Когда заходила речь о его злополучном акционерном предприятии, Йенсу чудилось, что у него разум мутится. Этот взрослый человек был подобен ребенку, который играет своей тряпичной куклой, воображая всерьез, что это живое существо.
XVII
Однажды Мария нарушила ледяное молчание и сказала:
— Если ты все еще в это веришь, — а когда ты говоришь с людьми, кажется, что ты веришь, — почему ты сам не съездишь туда и не выяснишь, в чем дело? Немецкий ты знаешь настолько, что сможешь объясняться...
Это были первые слова, сказанные ею после многих дней молчания. И Йенс Воруп не мог не признать ее правоты. Он стал собираться в дорогу; холодного тона жены было достаточно, чтобы подтолкнуть его. И он удивлялся: почему до сих пор ему не пришла в голову эта мысль?
До Фрейбурга, где должен был находиться доктор Ланге и большая фабрика, выпускавшая его препарат, все шло гладко. Однако указанной в адресе улицы не оказалось. И тут Йенс Воруп вспомнил, что по желанию доктора Ланге все письма и переводы посылались ему до востребования, — потому якобы, что во время войны и почтальоны и частные адреса — дело весьма ненадежное. Тогда Йенс Воруп обратился к фрейбургской полиции, однако и в их списках не значилось ни фабрики, ни доктора Ланге. Вот все сведения, которые он получил; и чиновники, сообщая их, слегка улыбались.
— Но это же уважаемый человек, — настаивал Йенс Воруп. — Он был офицером действующей армии, и немецкое военное командование отправило его в Данию. Он даже награжден железным крестом.
Чиновники пожимали плечами.
— Его, пожалуй, было бы легче найти без этих знаков отличия, — пробормотал полицейский комиссар и украдкой усмехнулся.
И когда Йенс Воруп снова вышел из мрачного здания на дневной свет, он тоже невольно рассмеялся. Он повернулся лицом к солнцу и разразился громким горьким смехом! Правда вдруг открылась ему во всей своей преступной глупости, он очнулся. Да, конечно! Так оно и было! Почему он не понял этого сразу? Или хотя бы не так поздно? Сейчас он видел совершенно ясно, как был до сих пор непостижимо слеп, — так непростительно, легкомысленно, по-бараньему глуп, что жить больше не хотелось!
Когда он, наконец, обнаружил свою глупость и вывел себя на чистую воду, было уже нетрудно вытащить и остальных — всю банду! Страшное пробуждение! И труднее всего было примириться с существованием тех участников банды, которые с самого начала не верили в общество, ко вступили в него в надежде, что влопаются другие; с теми хитрецами, с теми акулами, которые плывут за кораблем, ожидая, не упадет ли кто-нибудь за борт. Он был вынужден признать, что и на родине, в его кругу, такие люди были!
Ну, а Мария, что ж она смотрела? Сейчас, во время своей поездки, Йенс Воруп думал о ней гораздо больше, чем за все последние четыре года вместе взятые, когда его интересовало лишь ее отношение к тому или иному проекту. Она бывала вначале трезва и сдержанна, а потом — еще более увлечена, чем он. То она безрассудно восхищалась им, то, при одинаковой ситуации, негодуя упрекала его в аморальности. Она сменила много точек зрения, и определенную линию в ее поведении найти было трудно. Вероятно, она колебалась в своем выборе между ним и своими родными. Но в основном она все-таки держалась мужа в те периоды, когда была в него влюблена, а когда не была — отвергала его планы. Видно, уж все женщины таковы!