Моментами, в самый разгар деловой суеты, Мария Воруп спрашивала себя: какой смысл во всем этом? Ее вдруг морозом прохватывало при мысли, что она хочет отметить праздником свою совместную жизнь с человеком, который был для нее — во всяком случае часто бывал — чужим. В такие минуты ей хотелось отшвырнуть прочь большой кухонный нож и убежать — недалеко, всего-навсего в спальню, к своему ларцу. Но обстоятельства были все же сильнее и помогали ей овладеть собой. Что сказали бы работницы, если бы она сейчас ни с того ни с сего бросила все и убежала? А то, что наготовили для пира, выбросить, что ли? Жизнь и ее будни побеждали.
И вот наступила торжественная годовщина свадьбы. С утра Йенс и Мария Воруп поехали в церковь и причастились у пастора Вро, священника свободной общины, как его все еще называли. Йенс чуть было не поехал из церкви прямо в Фьордбю, а оттуда поездом в Копенгаген, где созывалось совещание представителей от кооперативных объединений по экспорту картофеля с целью договориться об установлении официальной продажной цены картофеля. Но на выручку пришел телефон, и дело обошлось без поездки, с Йенса лишь взяли слово, что он постарается не отлучаться далеко от аппарата, чтобы в случае надобности его можно было позвать.
— Тебя совсем замучили, — сказала Мария и погладила его по щеке, — нехватало только, чтобы ты и сегодня не был дома — в годовщину нашей свадьбы. — От одной мысли, что это вообще могло случиться, она вдруг помрачнела и замолчала. — Знаешь, — сама же прервала она молчание, — по-моему, все-таки хорошо, что не всем хуторянам приходится столько разъезжать, сколько тебе.
— А по-моему, было бы совсем неплохо, если бы наши хозяева немножко больше пошевеливались, — благодушно сказал Йенс, не отвечая на скрытый намек в словах Марии, а может быть, и не замечая его вовсе. — Для работы на хуторе у нас есть батраки и машины, а наше дело — следить за общей конъюнктурой.
— Я больше всего имела в виду нас, бедных женщин, которые остаются дома, — сказала Мария.
Йенс Воруп удивленно посмотрел на жену: неужели она и впрямь думает, что он разъезжает ради собственного удовольствия? Он сердито натянул вожжи, и сытые кони бодро рванули с места.
Им уже давно пора быть дома, ведь вся работа стояла, а ее еще оставалось порядочно. Марии пришлось надеть передник, чтобы помочь девушкам. Одно завершающее энергичное усилие, и вот уже дело с обедом настолько продвинулось вперед, что закончить его девушки могли уже сами. И Мария принялась накрывать на стол. Это была чистейшая арифметическая задача — так составить столы, чтобы всем было просторно и чтобы белоснежные камчатные скатерти с аккуратно заглаженными складками сияла во всей своей красе. Мария позвала Ворупа, забравшегося в кабинет, и заставила его помогать ей делом и хорошими советами.
— Ты, конечно, не забыла поставить прибор пастору Вро на почетном месте, в верхнем конце стола?
— По-моему, ему будет удобнее на диване.
— Мне думается, он обидится, если не усадить его на почетное место.
— А я думаю, что он обидится, если его не усадить на диван!
Они дружно рассмеялись и решили, что единственный выход из этого затруднения — поставить диван к почетному концу стола. Это было не очень красиво, да и красный плюшевый диван рассчитан был на двоих, но ничего не поделаешь.
— Сегодня вокруг нас не должно быть ни одной недовольной физиономии, — сказал Йенс Воруп.
— Собственно место во главе стола следовало бы занять нам с тобой, — произнесла Мария, — это было бы самое правильное. А пастор премило поместился бы рядышком со своей половиной.
Наконец столы были накрыты и обильно украшены зеленью и цветами из садоводства в Фьордбю. У каждого прибора — белоснежная салфетка, искусно сложенная Карен в форме веера, и по полбутылке леовиля. Йенс и Мария, взявшись за руки, окинули оценивающим взглядом общую картину и отправились переодеваться. В кухне всем заправляла повариха, приглашенная из города, и Мария вполне могла на нее положиться.
Вот к хутору подкатила первая бричка, доставившая директорскую чету из Высшей народной школы в компании с Нильсом и Петрой. Вслед за ними явились, прийдя пешком через поле, учитель Хольст с женой. У Хольстов лошадей не было, в свободную общину они не входили, а принадлежали к официальной церкви. Учитель Хольст был по совместительству еще и причетник, и грундтвигианская община получила его, так сказать, в наследство, когда перешла в государственную церковь.
Дорога, по которой шли Хольсты, совершенно раскисла, и госпожа Хольст промочила ноги; ей пришлось пройти в спальню Марии и там переобуться — хорошо что она захватила с собой в сумку домашние туфли.