Арне был в восторге, он сидел на коленях у матери и пялил глаза, отгоняя от себя сон. Старики хусмены качали головами, удивляясь чудаку генералу, который боялся простуды, но не страшился пуль, — видно, он знал слово против них, что его ни разу не ранило. Но другие офицеры умирали от пуль, умирали за отечество, как выражался Сэрен Йепсен, гордо откидывая голову назад. Это была бесконечная история о поражении за поражением, о вере в свои силы и горестном крахе. И тем не менее в речах Сэрена Йепсена многое окрашивалось в веселые тона, — он обладал своеобразным юмором и освещал им все события. Но, рассказывая об отступлении от Данневирке, Йепсен заплакал, и Карен, спрятавшая в этот вечер свои смешливые ямочки, подбежала к нему, обняла за шею и поцеловала. Тут старый рубака рассмеялся сквозь слезы и сказал:
— Вот не думал, что через пятьдесят лет кто-нибудь скажет мне спасибо, да еще такое! В ту пору, бог свидетель, нас не очень-то щедро отблагодарили. Но я честно заслужил благодарность, ибо свой долг я выполнил.
Да, свой долг он выполнил, и даже больше того. Мария Воруп с изумлением смотрела на этого бедняка Сэрена Йепсена. Жизнь ему не подарила даже клочка земли, где могла бы пастись корова, хотя это была высшая мечта его, — и все-таки он пошел всевать, защищать собственность других людей, тогда как эти другие отсиживались дома! Ведь почти из всех мужчин этой местности он чуть ли не единственный воевал — он, которому нечего было защищать! Храбрый и верный своему долгу, он пошел навстречу врагу, — которого в сущности даже не мог назвать своим врагом, — вооруженному по последнему слову военной техники, тогда как его оружие недалеко ушло от цепа и вил. Ибо безумие этого похода в числе прочего заключалось в мысли, что такую большую страну, как Германия, можно победить голыми руками. Все же ружьишко у него имелось, значит армия не на одну волю божию могла полагаться. Но чтобы зарядить таксе ружье, требовалось не менее четверти часа, а через пять минут от заряда ничего не оставалось. Сэрен Йепсен с поразительным юмором рассказывал, как они, лежа на животах, возились с зарядкой ружей: раньше всего надо было отмерить мерочкой порох, затем насыпать его в патроны, затем патроны зажать, а после этого, далеко откинув руку с ружьем, вставить заряд в дуло.
— Тем временем пруссак с хохотом прорвал нашу цепь и побежал дальше. Он, право же, даже не тронул нас — пусть, мол, занимаются своей ерундой! А когда мы, наконец, зарядили и собрались стрелять, мы уже оказались в плену.
И за то слава богу, Сэрену Йепсену не пришлось быть свидетелем горчайшего конца! Поэтому и аудитории его не пришлось услышать в его живом, подробном и красочном изложении о штурме Дюббельеких укреплений, о переходе пруссаков на остров Альс, о позорном мире.
— Благодарение богу, мне не привелось быть среди тех, кто стерпел позор возвращения в столицу: ведь в благодарность за то, что люди выполнили свой долг, им плевали в лицо!
«Как трогательно и больно слышать о таком неугасимом пыле и о том, чем все это кончилось», — думала Мария, укладывая уснувшего Арне в столовой на диване и торопясь в людскую, чтобы ничего не упустить.
Старый поденщик с удовольствием продолжал рассказ о походе:
— Было бы у нас порядочное оружие, мы бы, видит бог, проучили немца. Но когда газеты пишут, что нам выдали плохие сапоги, —они лгут: мы все носили собственную обувку, захваченную из дому. Правда, когда мы наутро после взятия в плен выстроились перед церковью в Гростене, переночевав там на полу, принц Карл действительно разрешил своим солдатам отобрать у нас наши добрые сапоги и дать нам взамен свои стоптанные сапожищи. Ко мне тоже подошел пруссак, пнул меня ногой и сказал: «Давай свои сапоги!» А я ему: «Нет, чорт тебя возьми, не дам! Сапоги мои, на собственные денежки купленные!» Он и отстал. А наши люди подняли шум, когда им дали плохие прусские сапоги; они отрезали верха и в этих опорках, не поднимая ног, шлепали по дорогам. Офицерам, понятно, это было не по нраву, но вообще они относились к нам неплохо. В Ренсборге нарядные дамы раздавали нам сигары, а в Гамбурге, верите ли, нам дарили деньги. Один я получил целых четыре марки! Вот это, можно сказать, господа!
Все нашли, что это очень порядочно для немцев.