Живодер помолчал.
— Какой в нем изъян был? — спросил он, растягивая слова.
— Изъян? Да никакого, просто ему надоело жить. Он что-то захворал желудком, вот мы и прирезали теленка. Но зарыть его в землю прямо-таки жалко.
Живодер подал ему бумажку в десять крон.
— Значит, сегодня вечером заберу его, — сказал он зевая.
— Покупка твоя будет лежать у восточного въезда, — крикнул Воруп и поскакал прочь.
Это, разумеется, не цена за теленка, одна шкура стоит этих денег. А с мясом живодер переправится на другую сторону фьорда и там продаст его. Такие цыгане только тем и живут, что пользуются честным трудом других. Глядеть тошно на эти полуразвалившиеся стены, это же позорное пятно для всей округи!
Наверху, у края лощины, стояла грундтвигианская церковь, поднимая свою темную шиферную крышу к бледно-голубому небу. Она походила на отдыхающее живое существо, забытое доисторическое животное. Маленький шпиль торчал, как единственный рог; золотой крест был погнут и еле держался, он скрипел и вертелся под порывами ветра, точь-в-точь как флюгер. При виде красного здания церкви в голове Йенса зашевелились старые, недодуманные до конца дерзкие мысли. Он привязал лошадь к придорожному дереву и поднялся вверх, к церкви.
Конечно, грех, что она пришла в такой упадок, — почти все стекла выбиты, красивые красные камни, из которых сложен фасад, попортились от непогоды... Досадно, что нет с собой метра: интересно было бы определить их стоимость, на случай если церковь решат снести.
Йенс шагами начал измерять церковь в длину и ширину, но, дойдя до противоположной стороны, вдруг остановился как вкопанный: пастор Вро сидел на откосе и смотрел на него сквозь золотые очки.
Пастор подошел к Йенсу:
— Я как раз думал о том, как вы с тестем не похожи друг на друга. Вернее, о том, как быстро меняется жизнь. «Когда копают могилу, где-то качают колыбель», поет Грундтвиг, а старая пословица гласит: «Сегодня в порфире, а завтра в могиле». Сорок лет прошло с тех пор, как крестьяне пошли штурмом на тысячелетнюю церковь и нанесли сюда кирпичи для постройки божьего храма. Тогда это было вопросом жизни для целого народа — по крайней мере для тех, кто уже пробудился: либо надо было соорудить собственный храм божий, либо духовно обнищать, окунуться в пучину мрака. А ныне? Ныне у подножия алтаря растет чертополох, а зять человека, сооружавшего этот храм, измеряет шагами его длину и ширину, прикидывая, на какую сумму очистится строительного материала при сносе. Древние храмы, греческие, например, были долговечнее.
Йенс, увидев, что его раскусили, покраснел.
— Я только хотел посмотреть, много ли места занимает такое здание, — сказал он.
— Гм... гм... Так, так... Это другое дело. А то наш брат мог бы тут посодействовать... Но что хорошо, то хорошо. Методисты ведь тоже зарятся на эту церковь, они бы непрочь ее купить. Продать свой храм за ненадобностью, продать тому, кто больше даст, — пикантно, не правда ли? В недостатке свободомыслия нас упрекнуть нельзя! А что скажет старик Эббе? — Пастор поднял вверх указательный палец. — Он разгневается на нас, Йенс Воруп, а его мы все боимся. Впрочем, есть ведь и другие проекты. Можно, например, сделать из этого храма зал для спорта или банк. «Эстер-Вестер-Банк» — это звучит совсем недурно, а? Ведь каждая эпоха сооружает себе свой храм, — заключил пастор, спускаясь с холма. Подходя к дороге, он крикнул протяжно: — До свидания!
Йенс Воруп остался в одиночестве. Он был в полном недоумении. Большой весельчак этот пастор, когда он в духе, но понять его трудно. Что он хотел сказать? Потешался он над Йенсом или серьезно делал все эти предложения? От него всего можно ждать... Предложит, пожалуй, продать церковь язычникам или огнепоклонникам... Этим, мол, покажешь наилучшим образом, как бесстрашен народ, избранный богом.
Пастор Вро и сам поистине бесстрашен; такого мнения о нем не один Йенс Воруп. Он выдвигал иногда такие дерзновенные предложения, что у его прихожан волосы дыбом становились. Они исполнялись священного трепета, который, правда, быстро улетучивался, так что попытка пастора взорвать устоявшийся быт ни к чему не приводила. Но все же оставалось смутное впечатление, что по воздуху пронесся шум крыльев мятежного ангела. Да, пастор был с люциферовским душком; он не только сотрудничал в крупной свободомыслящей столичной газете, он вообще питал слабость к мятежным ангелам.
Неплохо иметь пастора, который во имя общины взваливает на себя самое тяжелое бремя и своими деяниями как бы исполняет древние заветы. Таким образом, для него оправдывается половина хорошей старой пословицы: «Свобода не только Тору, но и Локе!» И при этом ему не приходится много ставить на карту.