Когда коляска проезжала мимо парка школы, к ней подбежал Арне, игравший на улице с ребятишками.
— Дедушка и бабушка здесь! И дядя Нильс с тетей! — оглушительно крикнул он. — И танцы будут сегодня! И костры под Иванову ночь! И всякие игры! — Он захлебывался от возбуждения.
Одним прыжком он очутился в коляске и выхватил у матери вожжи.
— Ты не сможешь повернуть в ворота, — сказал он; став на колени на задней скамеечке и пустив коня крупной рысью, он въехал в ворота и подкатил к главному подъезду.
Директор школы Хэст, вышел Марии навстречу. Лицо его сияло от сдержанной радости.
— Добро пожаловать, Мария Воруп, — тихо сказал он и помог ей и малютке сойти с коляски. — Как мило с твоей стороны, что ты приехала к нам! Входи, пожалуйста!
Это сказано было так радушно! Мария Воруп не сомневалась, что он действительно искренне рад ее приезду, хотя ни она, ни Йенс никогда ничем не помогли школе с тех пор, как ее возглавил Хэст. Он был всего лишь семинаристом и в великие пророки не вышел. Слава его предшественника, знаменитого оратора, известного по всей стране в кругах Высшей народной школы, была так велика, что, хотя прошло уже шесть или семь лет, как Хэст его сменил, он все еще пребывал в тени, отбрасываемой этим светилом. Особенно прославился предшественник Хэста тем, что он на протяжении почти полугодового курса обучения в школе ежедневно читал от пяти до шести лекций, совершенно не готовясь к ним; и даже больше — он поднимался на кафедру, еще не зная, о чем будет говорить. Его излюбленными темами были рассуждения о самой жизни: об искусстве правильно жить, о сущности любви, о мужчине и женщине, и тому подобное. На больших осенних съездах случалось, что, поднявшись на кафедру, он обращался к присутствующим, прося кого-нибудь назвать ему тему. Однажды он проговорил на одну из названных ему тем, Молчание — золото, речь — серебро, более трех часов подряд, так что другим ораторам уже не осталось времени для выступлений. Точно так же, как он не знал заранее, что он скажет, слушатели его, как только он произносил последнее слово, не могли вспомнить, о чем же он говорил. Они были лишь необычайно взбудоражены, глубоко взволнованы. Это-то и делало его имя известным во всех уголках страны, где только существовала Высшая народная школа.
Хэст не выдерживал сравнения и с ораторским талантом предшественника. Он не был великим златоустом, слушая которого все забываешь и словно носишься в эфире на лебединых крыльях мысли; он не выступал без подготовки. Из окна его кабинета до глубокой ночи на улицу падал свет — это он готовился к следующему дню. У него безусловно можно было кой-чему научиться, но он не был щедро одарен богом, — он добивался своего усидчивым трудом.
Мария Воруп сознавала, что она, так же как Йенс, разделяла это общее мнение и слегка пренебрежительно смотрела на Хэста и его работу. Никогда ничем она не была полезна ему, даже лошадей своих ни разу не предложила, когда учащаяся молодежь совершала какую-нибудь экскурсию, и ни разу не позвала учащихся к себе в гости. Поэтому ее несколько смущала сердечность Хэста. Будто угадав это, он, поднимаясь с ней по лестнице, сказал:
— Все, что так или иначе связано со старым Эббе, нам дорого!
Наверху, в просторном кабинете директора, Мария уже застала своих, Отец стоял у книжных полок и рылся в богатой библиотеке Хэста. Анн-Мари и Петра удобно расположились в глубоких кожаных креслах. Мария с удивлением отметила про себя, что обе они кажутся здесь совсем другими, она их такими и не знает. Какие они веселые, непринужденные! «Здесь, видно, свой мир, в котором посторонним места нет», — подумала она с легкой завистью.
— А где Нильс? — спросила она.
Нильс Фискер находился в зале собраний, где происходило соревнование гимнастов между командой Эстер-Вестера и командой, прибывшей с другой стороны — со стороны фьорда. Нильс был судьей.
— Но они уже скоро кончат, — сказал старый Эббе. Через некоторое время обе команды, одетые в белые костюмы, промаршировали по дороге с песней «В ногу шагайте, друзья» и вошли в парк. На большой зеленой лужайке они выстроились, прокричали «ура» своим тренерам и рассыпали строй — кто бросился на траву, кто тут же на лугу принялся состязаться в силе с товарищем, кто кувыркался, кто ходил на руках. В белой легкой обуви, в холщовых брюках и белых рубашках они представляли собой красивое зрелище. Девушки в летних светлых платьях кружились по дорожкам вокруг лужайки и пели песни Ивановой ночи.