вышел запасной вратарь. Акимов не отходил от сетки, внимательно следя за игрой
младшего товарища, и спокойно консультировал его. По окончании матча к нему
подбежал журналист.
— Скажите, вы откровенно передаёте свой опыт коллеге?
— Конечно.
— Вы пребываете в зените славы. Но это не будет длиться вечно. Почему же вы
столь опрометчиво расточаете свои секреты?
Самой популярной гимнасткой в Париже была Дуся Бокова. "Самая смелая
женщина в мире" — писали о ней. В одном из показательных выступлений на
перекладине Дуся выполнила элемент "солнце" — большой оборот с подхватом снизу.
Она — первая гимнастка в мире, исполнившая этот чрезвычайно смелый для женщины
элемент. Группа французских девушек понесла её на руках.
Во время наших выступлений нам сказали, что в зале присутствуют писатели
И.Бунин и А.Куприн. Бунин сидел с мхатовцами, и я мог только издали видеть его. А с
Куприным у нас состоялся десятиминутный разговор.
Встреча была неожиданной, и разговор получился несколько странным. Казалось,
каждый из нас говорил не то, что ему хотелось бы. Говорили, конечно, о спорте и о цирке.
Куприн говорил о Поддубном, Заикине, жаловался на здоровье, забывал имена, путал
даты. В конце он наконец сказал фразу, которой писатели-эмигранты часто заканчивали
свои разговоры: "Если позволят здоровье и время, обязательно напишу что-нибудь о
России, какая она теперь". И посмотрел на нас грустно-грустно. Перед смертью Куприн
всё-таки нашёл в себе мужество и силы возвратиться на Родину. Но во время нашей
беседы он ещё принадлежал к тем, кого называют эмигрантами. Среди них были люди
различных социальных слоёв — и сознательные враги Советской власти, и те, кто
случайно попал в эту малопочётную компанию. Однако тоска по Родине присутствовала у
всех.
В огромном зале зимнего велодрома двадцать тысяч зрителей смотрели
выступления гимнастов. Примерно через четверть часа должны были начаться
соревнования тяжелоатлетов.
К нам пробился пожилой мужчина. Изломанные уши и шрамы на лице выдавали в
нём профессионального борца. А потёртый костюм и выцветшая, пропитанная потом
шляпа свидетельствовали о довольно скверном положении его дел.
— Простите, господа, — Заикин, Поддубный ещё живы?
Мы отвечали, что живы.
— Я Коля Каварьяни, — сказал он и засмущался от этого слова — Коля. — Я вырос
в России, выступал в цирках и считался неплохим борцом. За границу мы с Иваном
Максимовичем уехали приблизительно в одно и то же время. Он был гордым и сильным.
Он побеждал каждого, кто выходил против него. Он уехал домой... У меня всё по-
другому. Вначале неплохо зарабатывал, ходил в черкесском костюме, — Каварьяни
горько усмехнулся. — Зрителям это почему-то нравилось, и меня называли "свирепым". А
потом появился хозяин... Впрочем, зачем всё это вам? Стыдно напоминать о себе, но всё
же передайте Поддубному, что видели меня. Так и скажите — Колю, — он вдруг
расправил плечи и стал как будто выше. — Поддубный уважал меня. И помнит, конечно
же, помнит. И кланяйтесь Родине.
В Париже очень интересовались жизнью Поддубного, его спортивными планами.
Бывало, наши собеседники вспоминали первое выступление Поддубного здесь,
вспоминали как весёлую историю, которой и можно развлечь компанию, и вместе с тем
как будто с чувством неловкости.
А произошло тогда, в 1903 году, вот что. Выступая на чемпионате мира по
французской борьбе, дебютант этих соревнований Иван Поддубный в течение
одиннадцати дней на глазах азартных парижан клал своих соперников на лопатки. А затем
он встретился с Раулем Ле Буше. Первые тридцать минут встречи не дали преимущества
ни одному из спортсменов. Упорные атаки Поддубного не приносили желаемого
результата, потому что Ле Буше выскальзывал из его захватов. Поддубный обратился к
судьям, утверждая, что тело его соперника чем-то намазано. Оказалось, француз и в самом
деле был покрыт слоем прованского масла. Арбитры не посмели дисквалифицировать
любимца парижских болельщиков и постановили каждые пять минут обтирали его
полотенцем. А затем признали Ле Буше победителем по очкам. Скандальная история
обошла всю мировую прессу. Через год в Петербурге борцы встретились вновь. Сбив
француза в партер, Поддубный продержал его там 27 минут, время от времени напоминая
шёпотом о том прованском масле. В конце концов Ле Буше также был вынужден
обратиться к судьям, заявив, что у него нет сил продолжать борьбу, и, с трудом