Когда появился Генри, мы пошли в дом Гаса. Генри сделал обход, чтобы оценить ситуацию, а потом вернулся в гостиную и собрал разбросанные по полу газеты за много недель.
Со своей стороны, я стояла, оценивая меблировку. Драпировка была скудной, и диван и три кресла были затянуты в темно-коричневые чехлы. Столики были сделаны из дешевого ламината, который должен был выглядеть как красное дерево. Само нахождение в комнате вызывало упадок духа.
Моим первым данным себе заданием было исследовать письменный стол Гаса в поисках его записной книжки. Книжка нашлась в ящике, вместе с ключом от дома, к которому была прикреплена бирка с надписью ПИТТС. Я подняла его.
— Что это такое? Я не знала, что у Гаса есть ключ от твоего дома.
— Конечно. Поэтому и у меня есть ключ от его. Хочешь верь, хочешь нет, но были времена, когда он не был таким ворчуном. Он забирал мою почту и поливал мои цветы, когда я ездил в Мичиган к родственникам.
— Чудеса никогда не кончаются, — сказала я и вернулась к заданию, в то время как Генри принес пачку бумаг в кухню и положил их в мусор.
Финансовые документы Гаса находились в порядке: оплаченные счета — в одном ящичке, неоплаченные — в другом. В третьем я нашла его чековую книжку, две сберкнижки и банковские отчеты, стянутые резинкой. Я не могла удержаться, чтобы не взглянуть
на суммы денег на его счетах. Ну ладно, я внимательно изучила цифры, но ничего не записывала. На его текущем счете было около двух тысяч, пятнадцать тысяч на одном сберегательном счете и двадцать две — на другом. Может быть, это было не все. Гас производил впечатление человека, который засовывает стодолларовые купюры между страниц книг и имеет счета в разных банках.
Регулярные взносы, которые он делал, были, наверное, его пенсией.
— Эй, Генри? Чем Гас зарабатывал на жизнь до того, как вышел на пенсию?
Генри выглянул из-за угла коридора.
— Он работал на железной дороге на востоке, но я не уверен, в какой должности. Почему ты спрашиваешь?
— У него есть приличная сумма денег. То-есть, он не богач, но мог бы жить и получше, чем так.
— Я не думаю, что деньги и чистота связаны. Ты нашла его записную книжку?
— Вот она. Единственный человек, который живет в Нью-Йорке, это Мелани Оберлин, которая должна быть его племянницей.
— Почему бы тебе не позвонить ей прямо сейчас?
— Думаешь?
— Почему нет? Это будет за счет Гаса. А я пока начну на кухне. Можешь заняться спальней и ванной, когда закончишь.
Я позвонила, но, как это обычно бывает в наши дни, не поговорила с живым человеком.
Женщина на автоответчике назвалась Мелани, без фамилии, но она не могла ответить на мой звонок. Ее голос звучал довольно весело для человека, который в то же самое время говорит, как сожалеет.
Я быстро рассказала о падении ее дядюшки Гаса, оставила свое имя, домашний и рабочий телефоны и попросила перезвонить. Засунула записную книжку в карман, размышляя, что позвоню еще раз, если ничего от нее не услышу.
Как и Генри, я совершила тур по дому Гаса. В душном коридоре чувствовался запах мышиных испражнений, а возможно, и мышиного трупа, скрытого в соседней стене.
Вторая спальня была заполнена картонными коробками и старой мебелью, кое-что из которой было весьма неплохим. Третья спальня была посвещена предметам, которые старик, видимо, не мог заставить себя выбросить. Кипы перевязанных веревкой газет возвышались до человеческого роста, с проходами между рядами, на случай, если кто-нибудь захочет сделать подборку юмора за декабрь 1964 года.
Там были пустые водочные бутылки, коробки с банками консервов и бутылками воды, достаточными, чтобы выдержать осаду, остовы велосипедов, две ржавых газонокосилки, коробка с женскими туфлями и три жалко выглядевших телевизора с антеннами, как кроличьи уши, и экранами размером с самолетный иллюминатор. Старый деревянный ящик был наполнен инструментами. Старый диван был похоронен под горами одежды. Полный набор посуды из зеленого стекла времен Великой депрессии был выставлен на кофейном столике.
Я насчитала пятнадцать картин в витиеватых рамках, сложенных у стены. Перевернула картины и уставилась на них сверху, но не знала, что о них думать. Изображенные предметы варьировались: ландшафты, портреты, на одной картине был большой, но поникший букет, на другой — стол, украшенный нарезанными фруктами, серебряным кувшином и мертвой уткой, чья голова свешивалась с края. Краски на большинстве картин настолько потемнели, что смотреть на них было как через темные очки.
Я ничего не понимаю в искусстве, так что не могла составить мнения об его коллекции, за исключением дохлой утки, которая, как я думала, не совсем отвечала хорошему вкусу.