Солана достала пудреницу и припудрила нос. Она выглядела хорошо. Ее кожа была чистой, и ей нравился новый цвет волос. Она убрала пудреницу, удовлетворенная тем, что выглядит надежным и верным компаньоном для старика. Она вышла из машины, заперла ее и перешла через дорогу.
Дверь открыла женщина лет тридцати, выглядевшая слегка вульгарно со своей ярко-красной помадой и рыжими волосами. Ее кожа была бледной, как будто она редко напрягалась и никогда не выходила из помещения. Она точно была не из Калифорнии, особенно с этими бровями, выщипанными тонкими арками и подведенными карандашом. На ней были черные ботинки и узкая черная шерстяная юбка до середины икры. Ни форма, ни длина ей не льстили, но Солана знала, что это была текущая мода, так же как темно-красные ногти.
Женщина, наверное, думала, что соответствует высокой моде, но это было не так. Она заимствовала свой» образ» из последних журналов. Все, что на ней надето, выйдет из моды до конца года. Солана мысленно усмехнулась. Любым, кто так мало осведомлен о самом себе, легко манипулировать.
Она сложила газету так, чтобы объявление было на виду.
— Наверное, это вы поместили объявление в газете?
— Да, это я. Ой, как хорошо. Я уже начинала думать, что никто не отзовется. Я — Мелани Оберлин, — сказала она и протянула руку.
— Солана Рохас, — представилась она и пожала руку Мелани, постаравшись, чтобы пожатие было сильным. Во всех статьях, которые она читала, говорилось одно и то же: крепко жми руку и смотри потенциальному работодателю в глаза. Эти советы Солана постаралась запомнить.
— Пожалуйста, заходите, — сказала женщина.
— Спасибо.
Солана вошла в гостиную, воспринимая все, без видимых признаков любопытства или тревоги. В доме пахло кисло. Бежевое ковровое покрытие было потертым и запятнаным, а мебель покрыта темно-коричневой тканью, которая, она знала, будет липкой на ощупь.
Абажуры на лампах стали пергаментного цвета под влиянием большого количества сигаретного дыма в течение долгого времени. Она знала, что если понюхает шторы, то вдохнет копившийся десятилетиями никотин.
— Давайте присядем.
Солана села на диван.
Это было место, где мужчина жил в одиночестве много лет, не обращая внимания на окружающее. Некоторый порядок был наведен, возможно совсем недавно, но комнаты нужно было вывернуть наизнанку, чтобы избавиться от многолетних слоев грязи.
Она знала, не видя, что кухонный линолеум был серым и отвратительным, а старый холодильник — маленьким и перекошенным. Внутренний свет в нем не работает, а полки покрыты многолетними следами пролитой еды.
Мелани огляделась, увидев дом глазами своей посетительницы.
— Я пыталась навести порядок с тех пор, как приехала. Дом принадлежит моему дяде Гасу.
Это он упал и вывихнул плечо.
Солане нравился ее извиняющийся тон, потому что он выдавал волнение и желание угодить.
— А где ваша тетушка?
— Она умерла в 1964. У них был сын, который погиб на Второй мировой войне, и дочь, которая погибла в аварии.
— Как печально. У меня есть дядя в похожей ситуации. Ему восемьдесят шесть, и он живет в изоляции после смерти жены. Я провожу с ним много выходных, убираю, готовлю, делаю покупки. Я думаю, что больше всего ему нравится компания.
— Именно. Дядя Гас кажется ворчливым, но я заметила, что его настроение улучшается, когда у него есть компания. Хотите чашку кофе?
— Нет, спасибо. Я выпила две сегодня утром, и это мой предел.
— Хотела бы я сказать то же самое. Я выпиваю в день чашек десять. В городе мы считаем это наркоманией по выбору. Вы родились в Калифорнии?
— Четвертое поколение, — ответила Солана, забавляясь, каким кружным путем женщина пыталась выяснить, не мексиканка ли она. Она не сказала этого, но знала, что Мелани представила бы себе некогда богатую испаноязычную семью. Солана сказала:
— У вас самой есть акцент, нет?
— Бостон.
— Я так и думала. И это «город», о котором вы упоминали?
Мелани отрицательно помотала головой.
— Нью-Йорк.
— Как вы узнали о печальном происшествии с вашим дядей? В городе есть еще какие-нибудь родственники?
— Очень жаль, но нет. Позвонила одна из соседок. Я вылетела, собираясь пробыть несколько дней, но прошло уже полторы недели.
— Вы прилетели из самого Нью-Йорка? Это был хороший поступок.
— Ну, у меня не было особого выбора.