Третье. Навалившись на руки и упершись изнывающим от напряжения членом во влажные ждущие губки-лепестки, шепнуть: «Будет больно — скажи».
И все. Он двигает бедрами навстречу огромному как море наслаждению.
Юля не успевает ничего.
Не успевает сомкнуть бедра, и его пальцы оказываются там. Теперь Глеб знает, какая она уже мокрая. Ну и что!
Не успевает спросить. Почему ей должно быть больно. Не девочка давно уже. А потом…
Как больно! Потому что он, оказывается, везде такой огромный. А там… там — особенно! У Юли перехватывает дыхания от ощущения наполненности и растянутости. Он выбил из нее весь воздух, и она не может крикнуть, не может сказать, даже шепнуть не может. Как ей больно… А когда, наконец, дыхание возвращается к ней, то уже не больно. Приятно. Огромный, гладкий, горячий. Заполняет всю ее без остатка. Как это, оказывается, сладко. Юля чуть двигается, устаиваясь поудобнее.
— Тебе не больно? — сдавленный прерывистый выдох.
— Нет. А тебе?
— Пока нет. Но я схожу с ума.
И еще сильнее. Еще глубже. Хорошо. Хорошо. Ее пятки упираются ему в поясницу. Чтобы сильнее прижаться, раскрыться. Еще лучше. Она тоже сходит с ума.
— Юль, расскажи про него.
Ее всегда раньше после секса тянуло поговорить. Обязательно поблагодарить Вадима, рассказать, как ей было хорошо, и как он был хорош. Теперь даже смешно. Потому что глаза сами собой закрываются. И мир стремительно прощается с ней. Если бы не этот голос.
— Юль?
Да, голос. От него одного опять начинает сжиматься все внутри. Как будто отзвуки только что пережитого первого в жизни такого…
— Извини, я отъезжаю…
— Не время спать. Не все еще спокойно в мире. Как его звали?
Юля устраивается поудобнее.
— Ты про Вадима?
— Вадим, значит…
— Ревнуешь? — ох, вот этого не надо было говорить. Совершенно точно, не надо было. Но она такая размягченная, что потеряла бдительность и ляпнула. Явно лишнее.
— Честно?
— Конечно.
— Нет. Я точно знаю, что тебе со мной лучше.
Юля улыбается. Ты даже не представляешь, насколько ты прав. Но фиг я тебе это скажу.
— Просто я как представлю. Что было бы… Если бы я задержался в тот вечер у родителей. Или ночевать остался. А они уговаривали… Убил бы гада!
— Не надо. Он того не стоит. Нытик и слабак.
— И тем не менее, — губы Глеба касаются ее макушки. Он гладит Юлю по волосам. — Чуть тебя не угробил. Знаешь, — задумчиво добавляет он, — ты мне напоминаешь алмазную статуэтку. Из самого прочного на свете материала. Такая сильная. Твердая. Несгибаемая. И при этом такая тонкая и хрупкая. Что тебя можно сломать. Если знать, куда ударить. Я так рад, что тогда оказался рядом.
У Юли перехватывает дыхание. Глеб, такой прямолинейный, не стесняющийся в выражениях. Совсем не романтичный. С которым они знакомы-то всего пару месяцев. Но он ее так понял… Сказал ей такое… Более прекрасных слов она в жизни не слышала. На глаза наворачиваются слезы. Хорошо, что темно. И кстати…
— Ты мне обещал. Кое-что показать.
— Да?
— Точно!
— А давай не будем включать свет. Может, ты как-нибудь так… На ощупь…
На ощупь тоже хорошо. Но какой же он огромный! Едва умещается в ладони. Как же он поместится у нее во рту? От желания проверить сводит скулы и рот наполняется слюной. На смену ладони приходят ее губы. Глеб вздрагивает как от удара.
Едва удается. Уместить его. И язык мешает. Юле становится неловко. Черт, она в первый раз оказалась в такой ситуации. Когда он такой большой, что она просто не знает, как ЭТО сделать. Глеб издает низкий сдавленный стон. А потом… вдруг… как-то. Все получается само собой…
И язык уже не мешает. Наоборот. И Юля ловит себя на мысли. Что он создан для этого. Чтобы она ласкала его ртом. Так горячо. Так самозабвенно. Он становится… До этого был — твердый. Теперь — просто каменный. Пульсирующий. Под тонкой кожей вздуваются вены… У Юли внутри все сжимается от сладкого предвкушения. Давай, малыш, давай…
Вместо этого — боль. Резко дергает ее за волосы. Отталкивает от себя. Рычит: «Что ж ты делаешь!». Опрокидывает на спину. Боги сегодня благоволят к Глебу, и у него опять получается одеть резинку с первой попытки. Врезается в нее одним мощным движением. Повторяя: «Что ж ты делаешь!».
В глазах закипают слезы.
— Глеб, мне больно!
— Ох, прости! — делает попытку отстраниться.
— Волосы отпусти, больно.
— Прости, — еще раз повторяет он, низко наклоняясь, прямо в ушко. — Прости.