Нат сделал глоток и отломил маленький кусочек лепешки, поблагодарив девушку на африкаанс. Протянул мне горшок, но я даже не заметил его, ослепленный необычной красотой девушки. Эта девушка дала сто очков форы Наоми Кэмпбелл, которая на ее фоне казалась бы бледной кикиморой. Сделав глоток слегка необычного на вкус молока, я тоже отломил кусок лепешки и под взглядом девушки отправил его в рот. О нее не укрылся мой интерес, ее глаза встретились с моими, она улыбнулась уголками губ.
Потихоньку осмелев, к нам начали подходить женщины и дети. Женщин было значительно больше мужчин. Мужчин, вместе с вождем, я насчитал всего восемь, в то время как женщин было почти в три раза больше. Женщины были самых разных возрастов, у некоторых были крайне сложные прически, с вплетенными в волосы кусочками меха. Больше половины стояли с открытой грудью, одетые только в набедренные повязки.
Около десятка детей самых разных возрастов осмелели, трогали нас за руки и прикасались к нашей одежде. Я обратил внимание, что ничего из предметов, в том числе одежды, из нашего времени не было, словно племя осталось жить в железном веке.
Нат о чем-то разговаривал с вождем, барьер отчуждения был сломан, и они довольно бойко общались. Некоторые воины знали определенный набор слов на африкаанс, потихоньку начали завязываться диалоги между местными и нами, сопровождаемые жестами. Девушка ушла за хижину, я двинулся за ней минут через пять.
В метрах тридцати от хижины был небольшой загон, в котором я заметил около трех десятков коз. Присев на корточки, негритянка доила козу, струи молока били в глиняный горшок. Увидев меня, она улыбнулась, снова продемонстрировав отличные зубы. Открыв небольшую калитку на петле из веревки, я прошел внутрь. Подойдя к ней, присел рядом на корточки.
— Привет.
Она посмотрела на меня и певуче пропела пару слов.
— Алекс, — я несколько раз повторил свое имя, прикасаясь рукой к своей груди.
Девушка поняла.
— Эну, — она также прикоснулась к груди, кусок шкуры от ее движения сместился, открывая моему взору сочные красноватые полушария.
Я даже сглотнул, она заметила и рассмеялась. Смех был необыкновенно мелодичным, словно журчал ручеек.
Между тем девушка закончила доить козу и протянула мне горшок, предлагая выпить. Я отрицательно помотал головой, и она с грацией пантеры проскользнула мимо меня. Талия изгибалась, а ягодицы, едва прикрытые шкурой, манили, как в гипнотическом сне.
Эну вернулась в хижину, а я, снова выйдя в центр деревни, увидел, как Нат с парнями что-то горячо обсуждают. Увидев меня, Нат обратился ко мне:
— Алекс, где ты пропадаешь? Нам надо решить одну проблему, — он был взволнован.
— Что случилось? Я только отошел за угол.
— Одинокий лев повадился таскать у этих химба их коз. Огнестрельного оружия у них нет. Двое воинов уже погибли, пытаясь убить льва. Вождь попросил о помощи за гостеприимство.
— Так давай поможем! Нам не составит труда убить этого зверя, — я был готов его убить голыми руками, лишь бы Эну оценила.
— Мы обсуждаем, как это сделать, подождать в засаде или выйти на поиски и пристрелить его в саванне, — ответил африканер, пересчитывая патроны. — Парни предлагают выйти в саванну и попутно подстрелить что-то из живности. Будет чем поделиться с химба.
— Давайте так и сделаем! Я тоже хочу пойти на охоту.
На охоту я не хотел, но хотел убить льва, чтобы выглядеть героем в глазах девушки.
— Алекс, парни справятся сами, да и я с ними пойду. А вот тебе лучше отдохнуть.
Нат не стал церемониться и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
С мнением Ната было согласно мое тело, оно требовало отдыха. Махнув рукой, я согласился.
Через одного воина, который немного понимал африкаанс, Нат попросил место, и мы получили пустую хижину, в которую и отправились вместе с Айманом.
Никаких предметов быта в ней не было, на полу лежали циновки, плетенные из непонятных растений, в углу стоял пустой горшок, в который нам сразу налили воду.
Опустилась ночь, разговоры в деревне потихоньку стихали. Ната с парнями все еще не было, но я не переживал за прирожденных охотников. Айман спал, незаметно уснул и я после мучительного длительного стояка, вызванного воспоминаниями о груди и ягодицах Эну.