— Рожденный ползать, — ответил я, — везде пролезет. Хотя, знаете ли, вы натолкнули меня на интересную мысль…
Она сказала уже совсем другим тоном:
— Только мысль у меня интересная? А как же я вся? Вот не умеете говорить комплименты! Чему вас только Горчаков учит? Говорите скорее, что у вас за такая мысль, пока вы её не придушили своим медведством?
— Я готов примкнуть к группе, — сказал я и, помедлив, уточнил: — К вашей.
Она дернулась, уставилась на меня расширенными глазами.
— Баронет?
— А что, — сказал я. — Нет, пол менять не собираюсь, но в группу суфражисток вступлю с превеликим удовольствием. Если взносы у вас не чересчурные. А так я, сами знаете, целиком и полностью разделяю суфражистские ценности.
Вид у неё был обалделый, даже ошарашенный.
— Но вы, — проговорила она в некотором женском отупении, — вы же мужчина…
— Суфражист, — напомнил я. — Если у вас в кружке будут только женщины, он так и останется кружком по интересам. Если же хотите создать мощное свирепое движение, вы должны расширять состав. Обкатку идей начните с меня.
Она сказала в сомнении:
— Я всё передам Глориане. А вот как она решит…
— Решайте, — ответил я, — решайте, а я на эти выходные надену лучшие лапти и схожу в Щель. Понравилось мне там. Солнышко, жаркий сухой песок… Хотя придется поторопиться, в воскресенье приглашен на светский прием.
Похоже, Иоланта обалдела настолько, что не могла произнести и слова.
Двойной удар, подумал злорадно. И в Щель могу без вас, девочки, и в салон уже приглашен, несмотря на захудалое баронетство, так что вы не единственная моя ниточка в великосветский мир.
Учитывайте это в своем желании сделать из меня бессловесного шерпа.
Возможно, по итогам моего свиданья с Иолантой Глориана решила бы не приглашать меня на прием в честь победного рейда группы женщин в Щель Дьявола, но то, что в субботу сам туда пойду, а в воскресенье приглашен в какой-то салон, заставило её сказать Иоланте, что я просто обязан быть на приеме, как член группы.
Горчаков охнул, но тут же вызвал своего личного портного, с меня сняли все мерки, я сомневался, что успеют, но Горчаков пламенно заверил, что целая бригада поработает день и ночь, а к вечеру завтрашнего дня всё будет готово.
Сказать, что не волновался, будет полной брехней. Любой прием в высшем свете — грандиозный праздник, а чем ещё можно развлечь себя и друзей? К приему готовятся, шьются новые платья, покупаются другие серьги и ожерелья, придумываются новые замысловатые прически, всё обещает быть красочным, ярким и захватывающим, о чём долго можно пересказывать и смаковать подробности.
Толбухин и Равенсвуд старательно выспрашивали куда это я так вырядился, я многозначительно улыбался, пока всезнающий Толбухин не воскликнул:
— Колись, Вадбольский!.. Иначе не утерплю и расскажу.
— Ого, — сказал я, — уже знаешь?
— Об этом даже в газетах пишут! — выпалил он. — У княжны Глорианы званый вечер в честь её победного рейда в Щель Дьявола.
— Только её?
— Ну да, она же лидер! А команда это всего лишь команда. Но она тоже из женщин, так что это вообще женская победа суфражизма. Непонятно только, ты при чём?.. Ты им хвосты заносил на резких поворотах?
Я подумал, покачал головой.
— Резких не было. Знать всё делает медленно, степенно и рассудочно. Ладно, потом расскажу. Если уцелею на этом вечере.
Меня одного на прием отправлять не решились, в день приема у ворот Академии со стороны города ждал автомобиль, Иоланта уже в салоне на заднем сиденьи, приоткрыла дверь и крикнула сердито:
— Побыстрее, земноводное!
Я прибавил шаг, сказал с обидой:
— Какие-то слова знаете, ваша светлость, не совсем учтивые!
— Садись, — велела она, — у нас занятия одновременно закончились! Где пропадал сорок минут?
— Спешил со всех сорока ног, — заверил я. — Но у земноводных замедленный метаболизм.
Она наморщила нос.
— Это ругательство?
Я опустился на сиденье рядом с водителем, он принялся заводить мотор, тот заработал не сразу, долго скрипел, пыхтел и хрюкал наконец пыхнул дымком и понесся с бешеной скоростью в пятнадцать верст в час по всё равно тесным петербургским дорогам.
Я чувствовал на затылке изучающий взгляд Иоланты, сказал тоскливо:
— Да не тряситесь, ваше высочество. Буду в уголке, тихо-мирно, никому в рожу не дам, войну наглосаксам сегодня объявлять воздержусь… Может быть, даже дворец сегодня не спалю!