— Гм, — сказал я, — пока что хилый шажок на пути суфражизма. Но и то хлеб.
Она нахмурилась.
— Баронет, это немало. В общем, Глориана изволит обсудить детали нашего следующего похода. Идеи раскрепощения женщин нужно продвигать и укреплять!.. Мы вообще-то, в основном, всё обговорили, но решено пригласить вас, кое-что уточнить.
Ни фига себе, мелькнула мысль, моего согласия даже не спрашивают. Ну как же, выпала такая честь, сопровождать высокородных и делать за них чёрную работу!
— Польщен, — ответил я сдержано.
— Сегодня, — сообщила она. — После занятий. Номер покоев Глорианы семнадцатый, не перепутайте. Если память плохая, запишите.
Никогда я ещё не ждал конца лекций с таким нетерпением, хотя когда вышел из корпуса и пошел на ту сторону двора, шаг сделал неторопливым, а то вдруг смотрят из окна.
А когда вошёл в женский корпус и начал подниматься по лестнице, душа взвыла от зависти. Женщин в Академии намного меньше, чем нас, людей, и где мы по трое-четверо в комнате, у них по комнате на каждую курсистку. К тому же у всех свой туалет и ванная, а уже я узнал от всезнающего Толбухина, что это у простых дворянок и баронесс. А вот у графинь и помещения попросторнее, и обставлены с той роскошью, как обставляют разве что в аристократических домах.
Когда взбежал на второй этаж, неспешно отворилась массивная дверь явно не спальной комнаты, на пороге появилась статная полноватая женщина с могучим бюстом и слегка выпирающим, как у гусыни, животом. Тёмные волосы умело завернуты толстой косой на макушке, лицо держит строгим, хотя именно держит, как догадываюсь, статус обязывает.
— Вадбольский, — проговорила она медленно, — я директор женского корпуса. Лючия ли Ламмермур. Лючия Ивановна.
Я учтиво поклонился.
— Для меня честь…
Она окинула меня строгим взглядом.
— Зайдите ко мне в кабинет, я обязана задать пару вопросов.
Я снова поклонился.
— Да, Лючия Ивановна, я в вашем распоряжении.
Она чуть отступила в сторону, я вошёл, кабинет просто царский, стол не меньше императорского, стулья роскошнее кресел в Зимнем Дворце, мощная люстра, как в Большом Театре, пол блестит, будто его только что натерли мастикой.
Я прошёл за ней, полагал, что обогнет стол и опустится в кресло, а я останусь стоять, как провинившийся школьник, однако она повернулась, опершись о край стола мощным задом и вперила в меня строгий взгляд.
— Вадбольский… У княжны Глорианы и принцессы Иоланты есть некоторые привилегии, обусловленные их высоким статусом. В том числе и право приглашать к себе гостей. Однако их общение может проходить только в присутствии третьих лиц. Либо преподавателей женского пола, либо их родственников, обычно тетушек или нянек.
Я кивнул.
— Понимаю, Лючия Ивановна. Они ещё недосуфражистили до полной победы суфражизма с оттенками феминизма.
Она величественно кивнула.
— Рада, что понимаете и вообще производите впечатление скромного и разумного человека. Я пока не видела, чтобы вы ухлестывали за моими курсантками, как делают большинство из вашего корпуса.
Я шагнул к ней ближе и сказал проникновенно, глядя ей в глаза:
— Лючия Ивановна… Ну дураки они, дураки. И курсистки ещё не женщины, а так, заготовки. Вот вы — настоящая женщина! Всякий, кто вас видит, сразу чувствует женщину всеми фибрами!
Она улыбнулась, покачала головой.
— Не льстите, Вадбольский…
— Но вы же знаете, что я прав.
Она покачала головой.
— Эх, Вадбольский… Вы мне так понравились, латынь и греческий знаете, Гомера читали в подлиннике.
— И я Петрарку знаю наизусть, — сказал я поспешно, — его чудные сонеты… А Овидий? Как он пишет про любовь, про сочные перси…
Я вроде бы нечаянно посмотрел на её грудь и чуточку облизнулся, она сказала встревожено:
— Стоп-стоп!.. Вам рано читать про любовь, вы же из Сибири? У вас там поздно просыпаются… ну, мужские чувства…
— Да, — согласился я, — мы как в Элладе, если читаем лучшего поэта Спарты, Исилла, то можно подумать, что он жил в Сибири, а вот Алексид Афинский будто родился и жил на знойном юге, у него вся поэзия пропитана такой мощной эротикой, что понимаю, почему друг с другом, как самцы, так и самки, стоит только почитать Сафо… но стихи божественные! Сафо писала так, что и сейчас никто не может!
Она попыталась отступить на шаг, но и так уже почти сидит на столе, всмотрелась в меня с недоверием.