До вагона-ресторана оставалось рукой подать, когда впереди отворилась дверь и навстречу мне вышел тот самый здоровяк, который Демидов. На этот раз я рассмотрел его лучше: кряжистый, несмотря на высокий рост, мощный, таким наверняка был его дед, который работал простым кузнецом и сумел понравиться Петру Первому силой и умелой работой. Сейчас внук и одет элегантнее, но в лице и фигуре сохранялась природная мощь сына Уральских гор, до аристократа всё же не дотягивает манерой и простецким выражением лица.
В тамбуре перед вагоном-рестораном мы и встретились. Он сказал злобно:
— Ну, тварь, ты попался!..
Я спросил хмуро:
— А не ты?
Он сказал победным голосом:
— Я был навеселе, ты этим воспользовался!
— А твои бодигарды?
— Хто-хто? — переспросил он. — А-а, ты так Кольку и Мишку обозвал?.. Ты напал на них исподтишка, иначе бы в бараний рог согнули и мордой пыль по всей станции вытерли!
Я отступил на шаг, он напирает, большой и в самом деле сильный, уже покраснел от гнева.
На всякий случай я выставил перед собой руки с растопыренными ладонями.
— Тихо-тихо! Я не хочу драться. Хотя ты и велел им сломать мне руку…
Он рыкнул:
— А я хочу!..
Его кулак пронесся мимо моего виска, я в самом деле едва успел уклониться, он быстр, очень быстр, от второго удара тоже отшатнулся, но он не провалился, как я ожидал, устоял и только зло блымал глазами, отслеживая каждое мое движение.
— Лучше бы ты успокоился, — сказал я, — иди напейся, а там хоть обосрись…
— Ах ты…
Я снова отскочил, потом ещё, его напор был бешеным, наконец я подловил на неверном взмахе, ушел в сторону, и с силой удалил сбоку в челюсть. Он вздрогнул, я перехватил правую руку со сжатым кулаком, надавил, он с всхлипом упал на колени.
Я с огромным трудом, что неприятно поразило самого, удержал себя от того, чтобы не сломать ему руку в локте.
— Кто с нам с мечом, — сказал я тяжело дыша, — кто по хлебалу и получит. В следующий раз сломаю шею!
Напоследок пнул его ногой, перепрыгнул, в проходе тесно, и почти бегом добрался до своего вагона, пока его бодигарды где-то околачиваются.
Сердце колотится, как бешеное, оно меня убьет раньше, чем кто-то чужой, надо что-то делать, для меня любая драка величайший стресс, я же не зверь, хотя вот так вдруг зверь, но сам по себе не зверь, вот сейчас уже стыдно и совестно…
Отдыхая в купе, я вспомнил о письме барона к его старому приятелю, на конверте написано «Кириллу Афанасьевичу Вадбольскому от Василия Игнатьевича Вадбольского», хотя в таком случае естественной бы смотрелась приписка перед именем вроде «от его друга» или «от его брата», пусть даже «родственника», но Василий Игнатьевич почему-то написал так, как написал.
Я влез в зеттафлопную память, по старой привычке считаю что во Всемирную Сеть, хотя связь прервана, отыскал строчку «Вадбольские» и охнул. Вадбольских вообще-то тысячи, если не десятки тысяч, это древнейший княжеский род, ведут родословную от Рюриковичей, а ещё и от Гедиминовичей, у них было своё Вадбольское княжество, владели огромными землями по всей Руси и за её пределами.
Сам по себе род существует и в мое время, среди Вадбольских есть и создатели суперкомпьютеров и космопланов, их гаплогруппа N-L550* (L1025-). Не знаю, что это значит, только и понял, что это чистая линия Мономашичей, а линия Василия Игнатьевича идет по прямой от великого князя Владимира, крестившего Русь. Князья Вадбольские яростно сражались в Куликовскую, покрыли себя доблестью во всех войнах Руси, а затем и Российской Империи, в Гражданскую воевали за белых и за красных, сражались в рядах Красной Армии с немецко-фашистскими захватчиками…
Я перевел дыхание, перемахнул через пару сот страниц убористого текста, отыскал именно Вадбольского Василия Игнатьевича, что родился, учился, воевал, затем почему-то впал в жестокую опалу, получил запрет возвращаться в столицу и с тех пор два десятилетия не покидал имения в Сибири…
— Понятно, — пробормотал я тихо. — Так что Кирилл Афанасьевич даже не вода на десятом киселе, а такой же родственник, как все мы друг другу родня, если копнуть до бутылочного горлышка и митохондриальной Евы.
Иван поднял голову.
— Барин?
Я пояснил:
— Надеюсь, Василий Игнатьевич не просит сверхдальнего родственника принять меня под своё крыло.
Он спросил в недоумении:
— А что плохого?
Я пояснил как можно доступнее:
— Это же принять и все те правила и условности, по которым живут в столице! А их столько, что человек там не человек, а тля шестиногая. Или у тли восемь, как у паука?.. Нет, всё-таки шесть, отлегло, всё правильно, а то уж подумал, что Аристотель не ошибся. Никакой свободы личности и демократических прав.