Я отыскал дверь с нужным мне номером, дверь не заперта, я открыл и с порога быстро охватил взглядом большую комнату с тремя кроватями, довольно вместительными платяными шкафами, а также множеством стульев и двумя громоздкими столами, похоже, на всех столов не хватило.
На одной из кроватей лежит поверх одеяла парень с рыжей шевелюрой, тот самый конопатый, что тогда так лихо меня обогнал, сразу уставился на меня оценивающим взглядом.
Я в свою очередь окинул взглядом человека, с которым придется делить комнату: ниже меня ростом, но широк в плечах, неладно скроен, как говорят, но крепко сбит, рыжие кудри и веснушки на лице, нос картошкой, глаза как васильки, зубы белые, ещё не прокуренные.
Я сказал вежливо:
— Здравия желаю. Юрий Вадбольский, баронет. Указано здесь жить на время пребывания в Академ… гм… Лицее.
Он ответил с подчеркнутой ленцой:
— Не парься, всё равно называют привычно Академией. Я Толбухин Фёдор Иванович, потомственный дворянин. Как я понял, ты прошёл экзамен?
Я вошёл в комнату, окинул взглядом свободные кровати, решил выбрать те, что ближе к единственному окну.
— Не уверен, — ответил я честно. — Фехтование завалил, но из милости к убогому мне разрешили пересдать через две недели. Если снова провалюсь, вылечу.
Он присвистнул.
— Убогим везет. Других отсеивают без церемоний. Устраивайся. Поужинал? Здесь кормить начинают с момента зачисления.
Я вздохнул.
— Кажется, на ужин я сегодня опоздал.
В дверь коротко постучали, мы не успели ответить, как она распахнулась, и на пороге появился высокий подтянутый юноша со строгим выражением лица и объемистым баулом в руке.
— Здравствуйте, — произнес он нейтральным тоном, — я Эдгар Равенсвуд, мне назначено жить здесь на время учебы.
У него под стать фигуре оказался приятный мягкий баритон, хотя я всегда помнил, что у Эдгара Равенсвуда тенор, а баритон у его антагониста лорда Энрико Астона, но смолчал, вместо этого представился:
— Юрий Вадбольский, очень приятно познакомиться.
А Толбухин спросил с некоторой враждебностью:
— Ты немец, что ль?
Эдгар ответил с холодным выражением лица:
— Для вас мы все немцы.
Толбухин процедил:
— И чего тебе тут надо, тевтон?
Щека Эдгара чуть дернулась, но он ответил ровным и чуточку презрительным голосом:
— Я подданный Российской империи, граф Равенсвуд из рода Равенсвудов, в прошлом бывших властелинами Рима и половины Италии. В Лицее я потому, что ветвь моего рода издавна живет в России и служит её интересам.
Толбухин, как истинный патриот, хотел что-то сказать язвительное, я остановил его жестом, и он, что удивительно, послушался.
— Мы здесь все курсанты, — сказал я примирительно. — И все одинаковы. Я слышал, на первом курсе новичкам непросто. Нам лучше сплотиться хотя бы в пределах нашей комнаты, чтобы уметь себя защитить.
Толбухин фыркнул.
— От кого? Я видел тут сынка самого светлейшего князя! Его батя вхож к Императору, его знают в высших кругах, да по одному его слову нас сотрут в пыль.
— Отец вряд ли станет впрягаться за сынка, — сказал я, — а так ты прав, наши шкуры тут никто не защитит, кроме нас самих. Отцы наши далеко! Никто из них не будет дежурить у наших постелей. Эдгар, тут одна только кровать свободная, выбирай! В России только такой выбор. На Толбухина не рычи, и не обижайся, он хороший малый, только недоверчивый.
Эдгар хмуро улыбнулся, выбрал кровать и шкафчик, принялся перегружать из дорожной сумки в него вещи. Рост выше среднего, спортивный, явно не пренебрегает физическими упражнениями, лицо нордическое, сухое, острые скулы и такой же острый взгляд. Я бы сказал, что с пеленок приучен к дисциплине и порядку, ну ещё бы, немец, а то ещё и пруссак. Идеально опрятен, светлые волосы коротко подстрижены, двигается как механизм точно, ни одного лишнего движения.
Я отметил, что его строгий костюм тёмно-синего цвета точно не в магазине готово платья куплен, а сшит и подогнан по его фигуре идеально точно. Белая рубашка с идеально отглаженным воротником, прямой взгляд, да, это в самом деле потомственный дворянин.
Толбухин поглядывал на него в самом деле с недоверием, по его виду я понял, что уже проигрывает в воображении схватку с новым жильцом нашей комнаты, однако быстро сдулся, и я понял, что финал был не в его пользу.
— Сколько длится обучение? — спросил я.
Толбухин посмотрел с изумлением.
— Ну и вопросы у тебя! Из леса вестимо?.. Три года.
Я сказал со вздохом: