Каталабют рассматривал меня, как приговоренного к казни, а когда я подошел, он кивком велел идти следом и резво направился к лестнице.
Я шел следом, в голове сумятица, никак не могу придумать линию защиты. Ротбарт, точнее — Семён Ротбарт, сын герцога, имеющего высшие ордена, чины и занимающего высокие должности в Имперском управлении России. Конечно, для его отца не составит труда убрать меня из Академии, связи на его уровне могут очень многое.
Перед кабинетом Каталабют остановился, деликатно постучал костяшками пальцем. Изнутри донесся недовольный рык, Каталабют поспешно распахнул дверь и тонким голосом пискнул:
— Курсант Вадбольский доставлен!
Я шагнул через порог. Кабинет директора громадный, под противоположной от входа стеной под стать кабинету громадный и массивный, как для игры в биллиард, письменный стол из тёмного дуба. Вместо ножек массивные тумбы, с той стороны явно выдвижные ящики, на столешнице массивная чернильница с гусиным пером, рядом прозрачный стакан с десятком таких же перьев, мелкий ножичек для их очинки и большая открытая тетрадь, явно журнал посещений.
Зильбергауз, директор Академии, в кресле выглядит так, словно сидит на коне, огромный и широкий, не голова, а котел, уставился на меня немигающими глазами.
— Вадбольский, — прогрохотал он, — что скажете в своё оправдание?
Я ответил на автомате:
— Не виновен.
Он прорычал:
— А кто на перемене сломал челюсть курсанту Семёну Ротбарту?
— Я защищался, — ответил я.
Он не отводил от меня жуткого взгляда.
— Вы понимаете, что за этим следует немедленное исключение?
Конечно, понимаю, мелькнуло в мозгу. Герцог и директор Академии — верха власти, а кто я, но ответил с крайней почтительностью:
— Господин директор, этот неприятный инцидент видели слишком многие. Вместе с Ротбартом стояли ещё трое. Это они сказали, что я на четвертых напал?.. Но ещё десятка два человек тоже смотрели и прекрасно разглядели, кто на кого напал, и кто защищался. Давайте пригласим полицию, как и положено, она во всём разберется.
Он поперхнулся, посмотрел на меня лютым взглядом.
— Кто говорит о полиции? Это внутреннее дело Лицея!
Он попытался надавить на меня голосом и властностью, он директор, а я сибирский лапоть, должен дрогнуть и униженно молить о пощаде, но, блин, я из мира, где в самом деле все равны, никто ни перед кем не гнется!
— Если Лицей не может докопаться до истины, — сказал я твердо, хотя тело почему-то трясется, — она ж на виду, то полиция нам поможет. В конце концов, это мое право…
Я повернулся и пошел к выходу из кабинета, стараясь не слишком спешить. Уже когда взялся за ручку двери, сзади раздался яростный рык:
— Вадбольский!.. Так твоя фамилия?.. Ни в какую полицию ты не пойдешь, иначе сам тут же вылетишь из Лицея!
Я развернулся, он уже поднялся во весь громадный рост, упершись обеими руками о столешницу, как горилла о ствол упавшего бабоиба, лицо перекошено яростью.
— Но мы же должны доискаться истины? — спросил я пафосно. — Разве не этому должно учить высшее учебное заведение под дланью Императора?
— Училище учит тому, — рявкнул он, — что в учебной программе!.. А ты вносишь смуту. Да, я знаю, кто начал ссору. Но кто заставил тебя сразу отвечать… как ты ответил? Он теперь в лазарете! Один из лучших учеников!
— Ещё не известно, — ответил я с предельно почтительным видом и даже ножкой шаркнул, — лучший или худший. Или лучший потому, что сын герцога? А разве герцог у нас выше Государя Императора?
— Вадбольский, не забывайтесь!
— Мое человеческое достоинство заставило, — ответил я. — Вы, господин директор, что-то имеете против человеческого достоинства?
Он сказал с яростью:
— Ты хоть понимаешь, что вот-вот вылетишь из Лицея?
— Плевать, — ответил я. — Но унижать свою дворянскую честь никому не позволю. И бить себя не позволю и самому герцогу. А в полицию всё-таки зайду. Там сразу разберутся, кто напал, а кто защищался. Как только, так сразу. Полиция всё-таки подчиняется Государю Императору, а не герцогу Ротбарту. Или вы что-то имеете против власти Государя Императора, Самодержца Всероссийского?
Он минуту сверлил меня яростным взглядом, стараясь согнуть это мелкое существо из сибирской деревни, наконец выдохнул и сказал резко:
— Возвращайся на занятия! И на будущее не затевай таких разборок.
Я почтительно поклонился и ответил самым смиренным голосом:
— Слушаюсь, господин директор. Да, господин директор. Спасибо, господин директор.