– Твои руки пахнут шампанским и ещё очень … я не знаю, – пробубнила пьяноватая Лиза, смакуя виноградную ягоду, поднятую губами с моей ладони. Мы праздновали её двадцатипятилетие. Худенькая, с короткой стрижкой, одетая в белое с розовым поясом платье, она походила на студентку-первокурсницу.
– Ты космически красива сегодня.
– Правда?! Интересно, – она по-детски прикусила указательный палец, – почему это так редко случается в обычной жизни?
– Что именно?
– Восхищение друг другом, праздник, шампанское …
– … прогулки по набережной, тихий июньский вечер, знакомые лица совсем незнакомых людей.
– Да, Вадим! Да. Я сейчас думала о том же самом. Классно, когда тебя понимают, когда знают о твоих желаниях и не смеются над ними. Только с тобой …
Тут Лиза умолкла. Я на мгновение опустил глаза. В воздухе носились частички парфюма, а с реки тянуло чем-то травянистым.
– Давай спустимся к воде, – предложила она не своим, но как будто найденным на другом берегу реки, голосом.
Я кивнул. С быстротой вихря она ухватила толстое горлышко шампанского своей маленькой цепкой ручкой, минула щербатые ступени спуска, каждым движением всё более и более очаровывая меня.
– Sit down please[4].
Я приземлился на массивную колоду ветлы. Она села рядом, сведя колени в равнобедренный треугольник и опустив кисти рук на его бугорчатую вершину. С удовольствием взглянув на её профиль, я тут же расстроился от мысли, что она не может остаться в этой позе навеки. Освобождённое от мирских условностей озорным «Брютом», тело её обрело ту степень натуральности, ту полноту истинно женской самости, которую я всегда подозревал за ней. Но ещё больший восторг пробудили во мне кисти её потрясающе живых рук. Они спокойно лежали одна поверх другой как две сестрички, вдоволь нарезвившиеся за день и теперь уснувшие (младшенькая на старшей) трогательным сном родственной влюблённости. Не желая более сдерживаться, я прильнул губами к их тёплой гладкости, ко всему тому, что заставляет верить, вопреки модному цинизму, божественной тайне встречи мужчины и женщины.
Она вздрогнула и плавно разомкнула треугольник. Я поцеловал её колено, потом другое… Её быстрые и смелые пальцы затеяли нервную игру с моими волосами, тело заволновалось, предчувствуя желанную близость. И остро, с какой-то тропической дикостью, пахнуло цитрусом её духов.
– Мне хорошо сейчас, слышишь. Я тебя … Милый …
Слышал ли я её? Да. И в то же время я слышал лепет старых тополей, отделявших нас от города своим древесным заслоном; слышал как шелестит ковёр прибрежной осоки, как вскипает волна, обожженная скоростью шального катера. Я представил, что этот фрагмент июня с его тополями, осокой, краешком речной воды и стоеросовой колодой может подняться ввысь. Может унести нас от любопытного глаза и скверного слова, от нас самих, забитых тоннами повседневного спама. Мы поднимались бы всё выше, умаляя предрассудки. Всё более становились бы самими собой, обрастая достоинствами.
Мы целовались как безумные, пока не хлынул самый настоящий ливень.
– Бежим! – крикнул я и поднял её жаркую, моргающую от частых дождевых капель, на руки.
На остановку мы прибежали вымокшими с головы до пят. И заходились смехом, расплачиваясь с кондуктором влажными, плотно слипшимися, червонцами. Пассажиры смотрели на нас с интересом и недоверием, а мы смотрели друг на друга, и я собирал в ладонь дождинки, капавшие с её волос и щёк.
– Поехали к тебе, – прошептала Лиза, элегантно отжав прядь большим и указательным пальцем.
– Поехали … А как же Сергей и всё прочее?
– Он поздно вернётся сегодня … И вообще, Вадим, мне срочно нужна горячая ванна, глоток виски … Так, что ещё. Может подскажешь?
– Думаю, что ты не откажешься от совместного просмотра какого-нибудь адекватного моменту фильма.
– Ага. То что надо. И откуда только ты знаешь всё это обо мне.
– Да ведь всё это уже написано о тебе.
– Где?
– Здесь прямо и написано.
Я пристально посмотрел на её левую мочку. Она обернулась, но мгновенно поняв глупость содеянного, прыснула на весь троллейбус, как всегда, наивно и заразительно. Лиза смеялась, держась за вертикальный поручень, слегка откинув назад изящную головку. Сырое платье жадно прильнуло к её молодым, стремящимся наружу, грудям, а вымокший коротенький подол облепил её правильной формы бёдра. Я обнял её за талию и уже не отпускал до конечной.
Проснувшись довольно рано (не было ещё и семи), я увидел рядом с собой едва знакомую женскую наготу – мерно дышащую линию познанного горизонта бёдер, талии, плеч, шеи, над которой взошло великолепие утреннего солнца.
После этих событий близость наша мгновенно узаконилась и, в то же время, отделилась от нас, став частью повседневного. Лиза время от времени ночевала у подруги (так говорилось мужу), я же с каждым днём наполнялся мыслью о том, что нам необходимо быть вместе и готовился к серьёзному разговору с Сергеем. Вскоре наши с Лизой отношения стали очевидными для всего офиса. Нам делали намёки. Лиза смущалась, но цвела. Я злился на длинноязыкость мира, прекрасно сознавая бесполезность подобной злости.
Прозрения
Наступила середина второго летнего месяца. Шёл обычный рабочий день. Я пялился в монитор и медленно сходил с ума. Тогда же мне позвонили с какого-то закрытого номера.
– Слушаю вас.
– Здравствуй, Вадим, – вкрадчиво прозвучал в трубке голос Коцака.
– Станислав? … Здравствуй …
– У меня есть важное сообщение.
– И …
– Я должен сказать тебе не совсем приятную новость.
– Что произошло?
– Видишь ли … Ты помнишь Лазареву? Ренату Лазареву.
– Мог бы и не спрашивать.
– Хорошо … Так вот, Рената Лазарева четвёртый день в больнице, в состоянии тяжелей некуда.
– Что с ней?!
– Она исполосовала ножом вены и потеряла кучу крови.
– Откуда ты …
– Разговаривал с её отцом. Он крупный бизнесмен, совладелец «Машука». Слышал об этом месте?
– Да, кажется …
– Одним словом, плохи ренаткины дела. Жалко её.
– Слушай, Коцак, ты можешь сказать мне адрес этой больницы?
– Могу. Но это частное заведение – туда всех подряд не пускают.
– А если договориться?
– Могу и это.
– Адрес.
– Пиши.
Как же пошло и поверхностно прозвучала эта фраза Коцака: «плохи ренаткины дела». « Но почему? Зачем она сделала такое с собой? Неужели моё письмо … Нет. Надо что-то решить. Надо придумать что-то здоровое и здравое. Как скользко кругом, как всё теперь болезненно и тонко …».
В клинику к Лазаревой я смог попасть лишь вечером. Меня так загрузили делами, что я едва помнил себя, но непрестанно думал о ней, пытаясь, хотя бы мысленно, держать с Ренатой живую связь.
Меня провели в одиночную палату, очень просторную и светлую. Здесь обоняние не резали, обычные для государственных больниц, запахи йода, перевязки, хлора, прокисшей еды в тумбочках больных und a.m. Здесь работал кондиционер с ионизатором воздуха; на хайтековском столике модно рисовалась фиолетовая, в золотой оплётке, ваза с орхидеями и тонконогая, чуть ниже ростом, чаша, заполненная фруктовым ассорти.
Меня оповестили, что состояние Ренаты крайне лабильно, что сейчас она спит и мне лучше не будить её. Я кивал головой, думая совершенно о другом, как всегда бывало у меня в подобных случаях.