— Я хотел бы поехать завтра на дачу. А ты?
Она ответила, глядя теперь мимо него.
— Вообще-то, у меня свои планы… Может, в следующие выходные? Или, знаешь, возьми Илюшку и съезди сам. У меня тут как раз такие дела начинаются, очень важные, я тебе потом расскажу.
— Хорошо.
— Тогда я пойду приготовлю Илюшкины вещи. Резиновые сапоги, наверное, надо сложить?
— Да, наверное.
Маша встала и пошла вверх по лестнице. Это была уже совершенно чужая женщина.
7
— Что это за тетя? — спросил с детского сиденья Илюшка.
— Это очень хорошая тетя, ее зовут Лера.
Лера закрыла за собой дверцу.
— Доброе утро.
Просияла глазами и сразу обернулась к ребенку, протянула руку:
— Здравствуй, я Лера. А тебя как зовут?
Илюшка застеснялся.
— Ну ничего, ты мне потом скажешь, по секрету, ладно? Держи.
И протянула ему игрушку.
— Что надо сказать? — поинтересовался Вадим, отъезжая от тротуара.
— Спасибо…
Илюшка зашуршал пакетом.
Какое-то время они молчали; иногда смотрели друг на друга и улыбались. Светло-голубое небо плыло и дрожало, пронизанное лучами солнца.
Лера как будто снилась Вадиму. Глаза ее ускользали. Блестящие волосы спадали на плечи аккуратными локонами. Вадим сразу представил ее руки, как она всего лишь час или полчаса назад снимала бигуди: осторожно раскручивала, складывала в тумбочку в ванной. Или в большую прозрачную косметичку. Или в вазу, которая, может быть, стоит на столике, а под ней — вязаная крючком белая салфетка… Вадим помнил бигуди с детства. Ему не хватало бигудей. Давно.
В окнах мелькали неброские подмосковные пейзажи: желто-синяя «ИКЕА» с диваном за 2999 рублей, грязные автомобили, тетки в трикотиновых юбках, безжизненные кусты, ржавые гаражи и белые пластиковые кафе — клоаки, в которых зачаточное общение к вечеру произрастало в более яркие формы… Ему было легко.
— Вадим Сергеевич… — сказала Лера, и он засмеялся.
— Думаю, можно уже на «ты» и без отчества. После того, что случилось.
Лера покосилась в Илюшкину сторону.
— Он еще такого не понимает. Годам к пяти, может быть.
Она улыбнулась, избегая смотреть на Вадима:
— А я потом думала: может быть, то, что случилось, мне померещилось?
— Если вы, Валерия Евгеньевна, не против, мы можем это поправить. Чтоб потом уже точно знать, что не померещилось.
Вадим сам себе удивился. На самом деле он не умел так разговаривать с женщинами.
Лера несмело потянулась к нему рукой и погладила по щеке. Он взял ее руку, поднес к губам. На запястье ее содрогался пульсом сосуд.
Вадиму было так хорошо, что на секунду появилось желание все испортить, как в детстве, — плюнуть вдруг или заорать во все горло. Будто подчеркнуть таким образом хрупкость и скоротечность момента, нарушить установленный кем-то порядок, выразить свой протест.
Им пришлось затормозить в пробке. Дачный сезон официально считать открытым… Из соседних машин любопытные лица беззастенчиво их разглядывали. У обочины бабульки продавали цветы; стояли ветераны в орденах и медалях. Один из них, в роговых очках, замахивался увесистой палкой на грязного белобрысого мальчика. Свирепое лицо его отвратительно дергалось, седой зачес развевался по ветру, и капли слюны падали на потертый пиджак. Лера наблюдала за ним, закусив губу. А затем сказала:
— Ветеранов надо вроде бы уважать. Но мне все-таки кажется, что это испорченное поколение. И следующее, которое было за ним.
Вадим ответил вопросительным взглядом. Лера продолжила:
— Вы в метро, конечно, не ездите… Ну а я постоянно. И вот как-то раз еду, уставшая, как собака. Место освободилось, я села. Причем вокруг меня сидят как на подбор — десяток молодых мужиков. А на следующей остановке заходит дед, такой высокий довольно, крепкий — и сразу ко мне. И давай меня клюкой своей по ноге стучать — вставай, мол, уступай быстро. Я встаю, пристраиваюсь где-то в сторонке. И думаю вдруг: постойте… что это происходит? Столько сидит мужиков, а у этого старого идиота даже мысли не возникло к ним подойти — он сразу к женщине. Привык, что всю жизнь его бабы обслуживают, всегда на них выезжает. И сидит с таким выражением на лице — чуть ли не выполненного долга.
— Это не единичный случай, я правильно понимаю?
— Естественно…
Лера откинула со лба прядь волос. Они наконец двинулись вместе с потоком машин.
— Я, конечно, не феминистка. Но я никогда не забуду, что в детстве мне говорила тетя. А она была темная женщина, из деревни… и я до сих пор удивляюсь, как она оказалась способной так все понять, проанализировать… Она говорила: это только у нас в совдепии мужики избалованные. С работы придут — и на диван газету читать. А жена после работы пробежится по магазинам, еду приготовит, выучит уроки с детьми… все перемоет, перестирает, а потом без сил валится. И все для того, чтоб ее драгоценный не перетрудился.