— Держись, Федя! Крепись! Гурьяныч, кидай верёвку!..
Держись, Федя, крепись, Федя, в пудовых брезентовых штанах! Никаких сил не хватает, чтоб держаться на поверхности. Тянет, тянет на дно, будто магнитом притягивает. Хотя пловец я, не хвалясь скажу, неплохой.
Минуту, если не меньше, побарахтался — все силы израсходовал. Раз хлебнул, другой — пошла голова кругом. Туман в глазах, тошнота. Свет какой-то зелёный-зелёный…
Сколько времени проходит, не знаю. Открываю глаза. Вижу, Степан Степаныч возле меня сидит, Вадимка пульс щупает. Дождь по-прежнему идёт. Я-то не чувствую, а по воде видно.
Лошади переправлены, имущество в куче лежит. Иван Гурьяныч поодаль сапоги снимает — видно, опять портянки выжимать. Беда с этими портянками.
Степан Степаныч в трусиках «загорает».
— Один чёрт, — говорит, — всё равно мокро.
Вадимка сидит белый-белый, от испуга трясётся.
— Я думал, ты совсем утонул.
— Как видишь, не совсем. Кто меня вытянул?
— Дядя Стёпа. Ка-ак Грозного стеганёт! Сам в воду бултых! И за тобой.
— Хлебнул ты немного, — ёжится Степан Степаныч. — Быстро откачали. Надо б спиртику выпить для сугреву.
— Давай понемножку. А что ж верёвку не бросили?
Степан Степаныч достаёт фляжку, отпивает глотка три-четыре, подаёт мне. На мой вопрос он почему-то не отвечает.
Я лежу ещё минут пять — десять, чувствую, как тепло от спирта благодатно разливается по всему телу. Мне неловко, что товарищи мокнут из-за меня, сидя на берегу. Что ж лежать? Неподходящее место для отдыха!
— Поехали, Стёпа, я уже в норме.
— На Грозного не сядешь?
— Нет, с тобой, пешочком.
К вечеру встречается нам на пути одна-единственная сосёнка на малюсеньком бугорочке. Как она выросла здесь, никому не ведомо. Ох и обрадовались мы ей!
Надо остановиться, перекусить. Степан Степаныч с наслаждением выкуривает папиросу.
— Как дела, Вадимка — Невидимка?
— Н-ничего-о, дядя Стёпа! — клацает зубами сын.
— Как Тымба?
— Ей тепло, за пазухой сидит. Тоже покормить надо.
Темник выжимает свой плащишко и мечтательно произносит:
— Эх, самоварчик бы сейчас, а после самоварчика да на печечку.
— Ты крепись, Вадимка, — говорит Степан Степаныч. — Скоро до леса дойдём, табориться станем. Костёр разожжём, обсушимся. Картошку сварим. С леночком. Потом чайку хлебнём, покрепче. Красотища!
— Я к-креплюсь-юсь, дядя Стёпа.
— Вот и молодец!
Видно, не все испытания прошли мы в этот день. Сразу за сосёнкой Грозный ухает по брюхо в трясину. Он пытается выбраться, но трясина сильней коня. Тогда он устало кладёт голову на кочку, смотрит на нас доверчиво и покорно.
Я отстёгиваю от седла верёвку, подвожу под лошадь. Руки мои по плечи в воде и пахучей жиже, в рот лезет тина. Я отплёвываюсь, вновь толкаю руки под брюхо Грозного.
— Ну-ка, взяли!
Восемь ног упираются в кочки, восемь рук хватаются за верёвку.
— Ещё взяли!
Щенок явно мешает Вадимке. Он укутывает его в сухое полотенце, кладёт под сосёнку, сверху набрасывает синий плащ Гурьяныча. На Темнике сейчас другой плащ, брезентовый.
— Ещё раз!
Грозный вскидывает передние ноги. Мы тянем его верёвкой под громкую команду Степана Степаныча. Два-три прыжка — и конь, зябко подрагивая, стоит между кочками.
Бедный Грозный, как ему достаётся сегодня!
Я поправляю седло, кладу на него вьюки.
— Живей, живей, ребята! На ходу греться будем!
Вадимка самостоятельно карабкается на лошадь.
— Тронулись!
Снова та же мокрота, монотонное хлюпанье, прыжки с кочки на кочку. Полтора часа мы шлёпаем от сосёнки, и ещё столько идти, если не больше.
Степан Степаныч рассуждает:
— Как жилось нашим дедам, Вадимка? Худо им жилось. И отцам нашим худо. А почему? Потому что всю жизнь пешком ходили да на телегах ездили. А теперь вон самолёты летают, ракеты. Жик — и на Луне! Трах-бах — и на Венере!
— Где они летают? — крутит головой Вадимка. — В такой дождик?
— Чудачок, я вообще.
Наконец-то! Вот он, пригорочек, маленький, горбатенький. И сосны на нём, и лиственницы, и берёзки. Даже багульник ухитрился прилепиться. Ай да жизнь!
Всё мокро, да что из этого? Скорей, скорей! Снимайте вьюки, доставайте топоры, вынимайте спрятанные спички. Тащите валежнику, как можно больше тащите! Такой разведём кострище — небу станет жарко!