Гурьяныч делает козырёк из лиственниц: на одну из них кладет поперёк три-четыре других. Это ограда от дождя. От лиственничного пня откалывает щепки. Какой бы дождь ни шёл, а лиственничный пень никогда не промочит. На щепках делает ножом затёсы, получается стружка-завитушка. Поджечь её и — щенка на щепку, щенка на щепку, сперва тонюсенькие, на них толще-потолще. И пусть горят-разгораются. А там самые толстые в ход пойдут. Полыхнёт огонь, займутся лиственничные кряжи — никакой дождь не зальёт!
Гурьяныч мастак в этих делах.
Мы стоим у костра, подставляем огню окоченевшие пальцы. Пар от одежды стелется дымовой завесой. Льётся тепло по жилушкам, льётся…
В эти блаженные минуты мы слышим дикий Вадимкин крик:
— Тымба! Я оставил Тымбу!..
Это известие встречается гробовым молчанием.
— Где? — наконец спрашиваю я. И чувствую, как холодные мурашки пробегают по несогретой спине.
— Там, под сосёнкой…
— «Там, под сосёнкой»! О чём раньше думал? Ну вот, будешь теперь хныкать!
— Ты не шуми, Федя, — просит Степан Степаныч. — И ты бы мог забыть в такой суматохе. Сам нас подгонял.
Он докуривает папиросу, натягивает мокрую штормовку, вскидывает на плечи дробовик.
— Пошёл за Тымбой. Картошки оставьте и леночка.
Нет, каков человек! Промокли до костей, дождь льёт-поливает, вот-вот совсем стемнеет. Двадцать километров воды, грязи туда и обратно. И главное, там ли злополучная Тымба?
— Не пропадать же щенку, Федя.
— На кой ляд щенок нам этот? — бурчит Гурьяныч.
Всё молчал Гурьяныч, а тут не утерпел, всенародно высказался. Никто ему не ответил, а мне почему-то жалко стало щенка. Именно в эту минуту.
— Погоди, Стёпа, — говорю я. — Присядь, отдохни, послушай. Сын мой, а щенок его, значит, мне надо идти. Давай по справедливости.
— Какая разница? — пожимает он плечами. — Иди ты, Федя. Хлеба возьми на всякий случай. — Он суёт мне тёплую горбушку. — На вот фляжку со спиртом. В крайнем случае, стреляй. Мы не услышим — эвенки где-то поблизости.
Я беру темниковский винчестер, подпоясываюсь патронташем, со вздохом отрываюсь от жаркого костра.
— Возвращайся скорее, батя!
Это Вадимка кричит. Несносный Вадимка.
Всё в мире относительно. Можно привыкнуть и к такой плавучей жизни. Пусть мочит тебя дождь, пусть мокрый ты до последней нитки, но ты не сдавайся, не сдавайся! Иди и думай о чём-нибудь хорошем. И тогда это хорошее согреет тебя, наполнит душу тихой радостью. И не заметишь, сколько прошёл: пять ли, десять ли километров. И не спросишь себя, сколько ещё идти.
Темень окружает меня. Давно не видно тропки, лишь маячат впереди туманные долинки. «Вон на ту долинку да на ту долинку». Пройдёшь одну, вторая — вон она. А там третья нос высовывает.
Хоть бы луна немножко посветила!
Иду, иду, качаясь от усталости, еле ногами двигаю.
Запевай!
Странно, дико звучит моя песня в щемящем душу безмолвии, в царстве воды и кочек. Песня рвётся, глохнет. Но это ничего!
Пусть рвётся, пусть глохнет!
Не знаю, как я нахожу островок и сосёнку. Где-то здесь должен быть щенок, завёрнутый в наше полотенце и плащ Ивана Гурьяныча. Найти его — сущий пустяк: надо только пошарить руками. Здесь нет, значит, там. Там нет, значит, вон там…
Ни тут, ни там щенка нет. Плаща и полотенца — тоже.
Я сажусь спиной к сосёнке, надеюсь хоть так немножко согреться и подумать, что случилось с Тымбой.
Допустим, что щенок выбрался из плаща и полотенца и убежал куда-то. Предположим, что он утонул или его растерзали волки. Но плащ и полотенце в любом случае должны остаться?
«Ты, Фёдор, плохо искал, — говорю я себе. — Всё должно быть на месте. Давай-ка ещё раз».
Я ползаю меж кочек, шлёпаю по воде руками, зову, кричу:
— Тымба! Тымба! — и ухожу всё дальше, дальше. Круги всё шире, шире…
Нет щенка, пропала Тымба.
Обидно возвращаться с пустыми руками.
Ножом вырезаю кусочек коры у сосёнки, кладу в карман. Это для Вадимки.
А теперь — к табору!
Мы идём в нашем обычном походном порядке. Настроение у всех подавленное.
Иван Гурьяныч втихомолку переживает потерю плаща. А я думаю о нашем разговоре с Вадимкой после моего возвращения из поиска.
— Нигде, нигде? — Глаза Вадимкины смотрят недоверчиво.
— Нигде, Вадим.
— Кругом, кругом?
— Кругом, кругом.
— И плаща нет?
— Нет.
— И полотенца?
— И полотенца.