— Книжку писать будешь? — поинтересовался Гарпан.
— Буду, Гарпан Гильтоныч.
— Но-но, хорошее дело. Всё, парень, напиши: как раньше эвенки жили и как сейчас. Как говорится, лес и небо.
— Небо и земля, Гарпан Гильтоныч.
— Но-но, — соглашается старик. — И так можно.
Гарпан в последний раз проверяет вьюки, смотрит, всё ли взяли. Ему помогает бабушка Лапо.
Нам опять надавали всякой еды — это бабушка постаралась.
— Дождь, однако, будет! — Гарпан мельком взглядывает на небо. — Ты, Вадимка, на чём поедешь?
— На олене, дедушка.
— Правильно, — хвалит Гарпан. — Олень — первый конь на земле: кормит, обувает, одевает, куда хочешь возит. Знаешь, нет ли?
— Знаю, в книжках читал.
Сын, я замечаю, вроде взрослей стал, разговаривает солидней, ходит уверенней, сноровка появилась, деловитость. Раньше чашки-ложки мыть — не допросишься. А сейчас и намекать не надо. Пойдёт на речку, нарвёт пучок травы, наберёт песку в чашку и давай тереть. Всё блестит, как новенькое.
Вадимка садится на оленя. Значит, нам опять вести Милку в поводу. Она надоела и мне и Степану Степанычу. Всё время вырывает повод, хватает траву и жуёт, жуёт, как будто век не ела. Только и кричишь: «Н-но, Милка, н-но!»
Мы твёрдо держим своё слово: пройти весь путь пешком. Надо ж почувствовать, как здесь люди раньше ходили.
— Дайте мне Тымбу, дедушка, — просит Вадимка.
— На што надо? — настораживается Гарпан.
— Она всю дорогу со мной ехала.
— Эх, Вадимка, Вадимка! — сокрушается Гарпан. — Думал я, учёный ты человек, в городе живёшь, книжки всякие читаешь. А скажи, кто собак за пазухой держит? Кошка она, што ли? Пусть за нами бежит.
— А если отстанет?
— Хе! Вперёд нас удерёт.
Дорога пошла хуже прежней, глубокие ручейки попадаться стали. Прыгнет лошадь на тот берег, поскользнётся, бух на колени! Опять кувыркайся вверх тормашками.
Ивану Гурьянычу чаще всех кувыркаться приходится. Все его плащи и ватники разлетаются, словно вспугнутые глухари.
У нас с Милкой тоже бывают конфликты. Прыгаем сначала мы, за нами — она. Того и гляди, копытом заденет. Если ж одну пустишь — ловишь потом минут десять — пятнадцать.
Вредная кобылица.
Зато Грозным все мы довольны; овса он больше, чем Милка, получает. Кто куском хлеба угостит, кто сахаром. Особенно Вадимка балует.
Гарпан с Вадимкой вперёд ускакали, нам за ними не угнаться. По кустам, по чаще, по воде, по кочкам бежит себе олень, головой потряхивает. И как рогами за дерево не заденет?
У речки Говорушки нас поджидают Гарпан с Вадимкой. Олени рассёдланы — значит, будет остановка.
— Могилы эвенков хочу вам показать. Совсем близко.
На берегу речки видится редкий лиственничный бор. Тёмными громадами клубятся над ним набухшие тучи. Мрачно молчаливы траурные деревья, высоки зелёные травы, искрятся на них невысохшие росы.
— Дедушка, а где могилы? — спрашивает Вадимка.
— Вон, вишь на деревьях.
Странно, непривычно для нас выглядит старое эвенкийское кладбище. Деревянные гробы держатся на двухметровых пнях, большей частью тонкоствольных; каждый угол поддерживается одним таким пнём. Доски не струганы, хотя пригнаны с большим искусством. Весь гроб сделан без единого гвоздика.
Много гробов, за давностью полуразрушенных, лежат на деревьях. И кажется — это люди идут мрачной процессией, молча и угрюмо несут на плечах своих товарищей.
Гарпан садится на колодину; раскурив трубку, начинает рассказывать:
— Раньше мы назывались орочонами. «Орочон» по-нашему — «олень». На этом месте много жило родов. Никто не знает сколько. Может, тысячи лет жили, может, больше. Говорушка тогда большой была, сильной, как Витим, однако.
Однажды налетел на стойбище чёрный мор — болезнь такая, стали умирать люди, как мошка от мороза. Хоронили здесь вот, как шаманы сказали. Другие говорили, чтоб кочевать отсюда. А самый старый шаман так сказал:
«Родная земля для человека дороже всего. Жил на свете старый Гулахан, была у него оленья шкура, камни очага и ружьё. Дед спал под этой шкурой, отец спал; камни очага согревали их, ружьё кормило их.
Пошёл однажды Гулахан на охоту. А когда вернулся, видит, ничего нет: ни чума, ни шкуры, ни очага.
Решил он вора найти: ходит по горам, по тайге. Дерево отцвело и опять зазеленело, ручьи замёрзли и снова оттаяли, а Гулахан всё ходит и ходит.
Вспомнил он, что горе из-за высокой скалы выглядывало, решил подкараулить.