— Давай, Гурьяныч, прямо!
Тымба всё время напрямки бежит, далеко не рвётся, кони тоже ход ко идут. И нам, замыкающим, не так трудно. Пообвыкли.
Река рвётся-скачет по камням-громадинам. Много накидала их чья-то великанья рука — и вдоль и поперёк. Ослепительно сверкают рябые перекаты, неторопливо кружится в омутах белая пена.
Остановиться бы, посмотреть: нет ли там леночков, если б не крутизна. Опять же торопиться надо, ночлег искать. Тропинка всё в лес тянется. А про лес, между прочим, Гарпан ничего не говорил. Возле реки нам идти надо вплоть до вечера.
Иван Гурьяныч на Грозном сидит посвистывает. Степан Степаныч «березуху» смолит, едкий дымок пускает. На небо смотрит, сосны разглядывает. И вдруг сообщает:
— Кажется, опять заблудились, Федя. Не на восток идём, а на север.
— А река? — спрашиваю.
— Рек в тайге много, все друг на друга похожи.
Это меня начинает веселить:
— Что ж, реки, как маслята, под сосной растут? Три часа прошёл — река, ещё три — другая?
— Как хочешь думай, а идём мы неправильно.
— Может, Гурьяныча спросить?
— Сосну вон ту спроси, вернее скажет.
Кажется, злится мой друг, а то всё меня урезонивал. И ему, видать, осточертели наши неудачи. А главное, курева нет. Без него Степану Степанычу не житьё.
Иван Гурьяныч убеждён: мы идём правильно. Собственно, и я такого мнения. Основной ориентир у нас — речка. И Гарпан так говорил: «Перебредёте Талаканку, вдоль неё идите».
В лесу темнеет быстро, дорога пошла камень на камне. Хоть и подкованы наши сивки-бурки, всё равно спотыкаются. Да и мы устали, есть очень хочется.
Место для ночлега выбираем сухое, высокое. Дров здесь сколько хочешь, ветра нет. Дождичек перестал.
Наш ужин совсем-совсем лёгкий: кашка в брикетиках, с прогорклым маслом, да по маленькому кусочку хлеба, как в войну, — сто граммов, не больше. Зато чаю сколько хочешь — плиточный, душистый, аромат на всю тайгу.
Очень мало хлеба остаётся у нас — одна булка. А завтра нам ещё целый день идти. Это если по правильной дороге. А если верить Степану Степанычу, то неизвестно, сколько проплутаем.
И потому мы решаем твёрдо: с сегодняшнего ужина ввести норму.
Мы — это я и Степан Степаныч. А Темник мыслит по-своему:
— Опоздал, стал быть, со своими хлебными карточками. Завтра в райцентровской чайной по булке тебе подарим — с поджаренной корочкой.
Хорошо бы, конечно, только верить боюсь. Нет, пусть будет норма — так надёжней.
Вадимке хлеба и каши даём побольше, а сами кружка за кружкой пьём чай.
Степан Степаныч не то что угрюм, а как-то собран весь, насторожён. Обычно он последним уходит от костра: пишет и пишет в свою тетрадку. А сегодня и тетрадь не вытаскивал, и даже «березуху» не курил. Раньше всех лёг спать. За ним — Вадимка, потом Иван Гурьяныч.
Мне же не спится. Я сижу у костра и думаю.
А думаю я вот о чём: что-то случилось с Иваном Гурьянычем. Тридцать лет жил человек в тайге, именно в этих местах. Как он сам говорит: и тонул, к блудил, с голоду-холоду погибал. До сих пор не могу забыть его рассказ о встрече с медведем. Что называется, нос к носу сошлись. Темник не успел винчестер вскинуть, как медведь навалился. Здоровенный, страшилище. Тут, как на грех, Иван Гурьяныч споткнулся, выпустил ружьё из рук. А медведь — за спиной: слышно, как в затылок дышит.
Бежит Гурьяныч к толстенной сосне, и медведь за ним. Стали кружиться вокруг лесины, друг друга обманывать. Если со стороны смотреть, будто хоровод водят.
Темник первым выдыхаться стал — человек всё-таки. То в ямку угодит, то о корень запнётся. Один раз хотел к ружью податься — медведь так рявкнул, чуть перепонки в ушах не лопнули.
Прёт медведь, пыхтит, ест глазами Гурьяныча. Когти чёрные, большие, лапы шершавые. Смотреть и то страшно.
И тут вспоминает Темник про свой топор. Была у него привычка: топор за спиной носить на всякий случай — мало ль что в тайге бывает. В первые-то минуты забыл о нём, оробел — видно, испугался. А теперь вот вспомнил.
Бегает Темник от медведя, а сам за спиной руками шарит: «Слава богу, здесь!»
Кое-как отвязал своё холодное оружие, размахнулся, хватил по медвежьей лапе. Ещё пуще ревёт медведь, криком заходится. Левая лапа на весу трясётся, кровь из неё хлещет, а правой он всё норовит Гурьяныча за лицо схватить. Пот льёт с Темника, руки дрожат, ноги подкашиваются. И медведь порядком устал.
В конце концов перехитрил человек зверя: изловчился, ударил по второй лапе — тоже удачно. Рухнул медведь, добил его Иван Гурьяныч. Всего изрубил и шкуру не пожалел.
Раньше я в этот рассказ без оглядки верил, а теперь сомневаться стал: не придумал ли его Иван Гурьяныч?