Все согласны с планом геолога. Минут через пять мои спутники садятся в лодку.
— Будь спокоен! — кричит Гринталь. — При нужде вертолёт поднимем, всех геологов на ноги поставим. Выручим Вадимку!
Моторка круто разворачивается, стремительно рвётся вперёд. За кормой тянутся две белопенные дорожки.
Мне делать нечего. Я сажусь на камень и печально смотрю им вслед.
Вечером приехал на лодке молодой белозубый геолог в стареньком спортивном костюме — помощник Гринталя по хозяйственной части. Выбросил на берег мешок с провизией, махнул прощально и понёсся вниз по течению. Я ничего не успел спросить: ни про Андрея, ни про Темника, ни про Степана Степаныча. О Вадимке спрашивать нечего. Сам бы сказал.
Я только что вернулся из лесу. Трудно рассказывать, как я седлал Грозного, как взбирался на него. Каждый куст, каждая сосёнка щёлкала по больной ноге. И вся эта мучительная поездка оказалась, конечно, бесполезной. Я нехотя пожевал хлеба с колбасой, запил витимской водичкой и поковылял в палатку.
Лёжа в спальнике, прислушиваюсь к чёрной тишине. Страшные картины мелькают в моём воображении. Тайга, бездорожье, болота… Вадимка, Тымба, волки… Почему-то в таких случаях обязательно видятся волки. Не медведи, не рыси, а именно они. У Вадимки — ни хлеба, ни спичек; звери гонятся за ним по пятам. Он бежит, падает, снова бежит. Слышит за собой голодное клацанье острых зубов. Нет сил, нет сил… Он падает, прикрыв собой напуганную Тымбу…
Я поворачиваюсь на правый бок. Мне надо заснуть, избавиться от страшных картин. Надо, надо, надо!..
…Проснувшись, я слышу трескучий рокоток. Я верчу головой, прислушиваюсь, определяю: вертолёт!
Схватив палку, торопливо хромаю к берегу. Вертолёт приближается со стороны Дрёмова. Я вижу, как блестят на солнце его круглые усы, как виляет стрекозиное тело, как оранжево крутится рулевое колёсико.
Вертолёт ищет меня.
Я машу ему обеими руками. Наверно, в нём сидит Гринталь. Может быть, они что-нибудь узнали? Вряд ли. Иначе приплыли бы на моторке.
Белый комочек выпархивает из кабины, падает возле палатки. Я ковыляю обратно, каждый шаг даётся с трудом, боль усиливается. Вчера лопнули пузыри, я едва оторвал бинт от ноги.
В носовом платке вместе с гаечным ключом лежит записка: «Фёдор Петрович! Товарищи ваши: один в Дрёмове, другой в Карповке. По всем направлениям разосланы геологи. Мы летим на разведку. Не волнуйся, всё будет хорошо. Твой Андрей».
Я отрываюсь от записки, провожаю взглядом улетающего Гринталя. Всё тише и тише становится вертолётное стрекотание.
«Всё будет хорошо, всё будет хорошо», — твержу эти слова как заклинание.
Если б не нога!
Ночью нога разболелась ещё сильнее, и утром я не могу встать: малейшее движение отзывается резкой болью. Можно только ползти, задрав левую ногу.
Ползти так ползти. Чего я, собственно, раскис? Вон котелок, вон вода в Витиме. Сколько здесь метров? Сто? Двести?
Я ползу. В колени врезаются камешки. Не надо обращать внимания, надо ползти, и всё. Набрать воды, вернуться обратно, умыться, вскипятить чай, позавтракать. Словом, жить нормальной жизнью.
Потом ждать лодку, вертолёт. Ждать сына.
Доползаю до песочка, решаю отдохнуть. Рядом со мной карабкается муравьишка, маленький, красненький, тащит домой длинную былинку. Ноги утопают в песке, песок сыплется, сыплется — муравьишка буксует. И всё ж ползёт, барахтается, быстро, быстро перебирает ножками. И в конце концов выползает на торную дорожку.
Это мне пример для подражания.
Умываюсь без мыла и полотенца, просто окунаю лицо в прохладную воду. Она, мне кажется, в какой-то мере снимает нестерпимую боль.
В прозрачной воде, возле берега, кружатся мальки-гальяны. Они подплывают ко мне, бесстрашно тыкаются в мои руки — наверно, ищут что-нибудь съедобное.
Я тоже не ел со вчерашнего вечера.
Сижу, соображаю, как быть дальше. Донести котелок с водой до палатки я не смогу. Пожалуй, лучше сползать к палатке за спичками, прихватить продуктов, натаскать дров, вскипятить чай на берегу.
Так и сделаю. Вот только отдышусь маленько, полежу.
Нога ноет, ноет не переставая. Мягко греет солнышко, обдувает ветерок. Голодно пищат чайки, тонко звенят колокольчики. Тихо, тихо, далеко, далеко…
Просыпаюсь от знакомого голоса, кто-то тормошит меня, окликает по имени. Открываю глаза, вижу склонённого надо мной Гарпана.
— Гарпан Гильтоныч!
Как же я рад ему, как рад!
— Пошто людей нет, Фёдор Петрович?