Нам всё это со двора хорошо видно.
Степан Степаныч, довольный, посасывает папиросу, щурит чёрные глаза, мечтательно вздыхает.
— Красота какая, Федя!
Степан Степаныч одет по-таёжному. На ногах — яловые сапоги, на плечи накинута штормовка с капюшоном, на голове груздем сидит войлочная шляпа с сеткой от комаров. По всему видно: правится ему здесь. Давно не видел он высоких гор, светло-зелёных, с изумрудными переливами, солнечных перелесков за рекой, рассеянных по волнистой долинке, высокого неба самой прозрачной синевы; не дышал чистым воздухом дремучей тайги, что вплотную подступила старинному селению.
— Умирать сюда приеду, — шутит Степан Степаныч. — На самую красивую горочку.
У Темника одежда много проще. Ватник на нём латан-перелатан, сапоги скособочены, штаны древние, землепроходческие. Кепка старенькая, восьмиклинка; плащ синий, прожжённый. Вроде ещё меньше стал он в этом одеянии.
Степан Степаныч обстругивает палочку, пробует ею картошку.
— Скоро сварится, — говорит он и снова ложится на траву лицом к Темнику.
Трава пахнет ромашкой и мятой — знакомые запахи детства!..
— Расскажите, Иван Гурьяныч, как вы Тымбу потеряли? — Степан Степаныч прячет нож в чехол. — Интересная история.
— Село или речку? — спрашиваю я.
— И то и другое, — признаётся Темник. — Впервые со мной такое приключилось. Стал быть, летим над Витимом. Дело известное; плавал по нему не однажды, и блудил, и тонул, с холоду-голоду погибал. Значит, смотрю, отворачиваем влево — тоже тропа знакомая. За поворотом этим — минут двадцать лёту — моя Тымба и есть. Село родное. Тымба-то!
Гляжу вниз. Действительно, селение видится — домов сто аль поболе. А сам знаю, не только села — заимки перед Тымбой нет. Смотрю, стал быть, думаю: иль пилот напутал, иль у меня ум за разум заходит.
Лётчик тем временем кружок даёт, на посадку метит.
«Куда? — кричу ему в ухо. — Что за село?»
«Тымба», — отвечает.
Ну, думаю, парень, вот сейчас я над тобой посмеюсь.
Садится лётчик возле прясла с «колбасой», выключает мотор. Я жду, когда он из кабины вылезет, — удовольствие продляю. Верно, вылезает он, берёт планшет свой плексигласовый, в избушку топает. Я, значит, за рукав его и так ехидно спрашиваю:
«А вы случаем промашки не дали, товарищ пилот?»
«Какой?» — отвечает. И смотрит на меня, как на музейную редкость.
«Это ж не Тымба, — говорю. — В Тымбе двадцати дворов не наскребёшь, а здесь, стал быть, все сто. Заводишко дымит, сад посреди села».
Тут уж он посмеялся надо мной, отвёл душеньку. Спрашивает, когда я в последний раз в Тымбу наведывался.
«Последний раз? — начинаю вспоминать. — Как же, лет двадцать назад, если не ошибаюсь».
Лётчик ещё пуще заливается.
«Почему ж вы, говорит, считаете, что Тымба до сих пор в детских трусиках бегает?»
Темник пробует картошку, палочка легко входит в неё.
— Сварилась, братцы! Налетайте! Расхватали — не берут.
— А потом узнали? — Вадимке интересна эта история. — А, дядя Ваня?
— Потом? Само собой. Клуб, что мы строили, вширь подался, пристройку к нему приспособили: завод, о котором я лётчику толковал, не завод вовсе — электростанция. А мы всё керосин жгли. Одних магазинов штук десять насчитал. Школа-интернат на сто мест. А при мне и школы-то не было.
— А дом, где вы жили, остался?
— Дом, Вадимка, остался. Прочный дом, из лиственницы рублен. Стоит, как утёс Стеньки Разина.
На картошку и едоки прибывают: Валентин Иванович — председатель колхоза и Анна Петровна — секретарь партийного комитета. Её-то я узнаю сразу, по походке. Не идёт она, а плывёт вроде. Мы с ней в партийной школе вместе учились.
— А мы к вам на огонёк. — Анна Петровна ставит на стол хозяйственную сумку. — И на картошку. Идём по селу, думаем: «Где так вкусно картошкой пахнет?» Видим, цыгане заезжие дрова сельсоветские жгут. «Голодные, поди?» — рассуждаем. Валентин ленков солёных прихватил, а я — большую ложку.
Степан Степаныч уступает ей почётное место и, между прочим, говорит:
— Насчёт большой ложки зря стараетесь. Мы сами такие. Получайте обыкновенную едоцкую образца тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года. Куплена по дешёвке в магазине уценённых товаров.
И даёт ей походную, алюминиевую.
Вадимка, как всегда, со щенком возится. Картошку щенок не ест, рыбу тоже. Молока бы… А где его взять?
— Сейчас организуем, — встаёт Валентин Иванович. — Колхоз наш не бедный, прокормим волкодава.