Уже 14 апреля Герман Леви прибыл в Байройт и поселился в «Ванфриде». А 31 мая композитор начал работать над инструментовкой второго акта «Парсифаля».
Здесь нам придется еще раз вернуться к болезненной теме антисемитизма Вагнера. Итак, прекрасный дирижер еврейской национальностиГерман Леви жил в доме Вагнера. Композитор принял его как самого дорогого друга. Довольно странный поступок для «патологического антисемита», каким часто рисуют Вагнера. Но этого мало. 28 июня Вагнер получил анонимный донос, в котором сообщалось, что у Леви якобы роман с Козимой; автор пасквиля также советовал Вагнеру «соблюсти чистоту его произведения» и не позволять дирижировать на премьере еврею. Сам факт получения подобной анонимки (автора так и не удалось найти) говорит о том, в какой среде жил композитор, насколько всё тогдашнее общество было отравлено ядом антисемитизма. Что же предпринял «антисемит» Вагнер? Он откровенно показал клеветнический пасквиль самому Леви, тем самым давая ему понять, что, во-первых, не верит ни одному слову, а во-вторых, считает, что национальность дирижера не имеет для него ровно никакого значения. Но Леви не оценил откровенности Вагнера, посчитал себя оскорбленным и на следующий же день уехал в Бамберг. Вагнер послал ему вдогонку отчаянное письмо: «Ради Бога, поворачивайте назад и давайте же, наконец, узнаем друг друга как следует! Пусть Ваша вера не станет меньше, а к ней добавится мужество! Может быть, в Вашей жизни произойдет большая перемена, но в любом случае — Вы мой дирижер „Парсифаля“!» [537]
Леви сменил гнев на милость и 2 июля возвратился в Байройт. Вся описанная ситуация была бы просто невозможна от начала до конца, если бы Вагнер действительно был идейнымантисемитом. Но он сам опровергает подобные инсинуации в письме опять же к еврею Ангело Нойману (Neumann),берлинскому театральному директору и антрепренеру, активному пропагандисту вагнеровской музыки, в особенности «Кольца нибелунга». (Благодаря его стараниям «Кольцо» было поставлено не только в Германии, но и в Австрии, Чехии, Бельгии, Голландии, Италии, России; гастроли труппы Ноймана в Санкт-Петербурге прошли в 1889 году.) Вагнер писал: «Я совершенно далек от антисемитского движения: ближайшая моя статья в „Байройтских листках“ объявит об этом настолько прямо, что остроумцам невозможно будет связать даже мое имя с этим движением!» [538]
К сожалению, «остроумцы», несмотря ни на что, до сих пор продолжают ставить знак равенства между именем Вагнера и понятием «антисемитизм», хотя сам композитор своим глубоко гуманистическим творчеством давно уже поставил точку в данном вопросе.
С возвращением Леви в Байройт репетиции «Парсифаля» возобновились и активно шли всё лето. Одновременно Вагнер со всей страстью отдавался художественному воплощению спектакля вместе с Павлом Жуковским, поселившимся в Байройте всего в нескольких минутах ходьбы от виллы «Ванфрид». Тогда-то художник и прочувствовал на себе в полной мере непростой характер Вагнера, который вникал во всё, в каждую мелочь и часто бывал недоволен достигнутым результатом. Он требовал идеала, причем сразу, без ошибок и проволочек. Если нарисованная Жуковским декорация или даже малейшая деталь ее, например ларец для хранения Святого Грааля, по какой-либо причине не устраивали композитора, то он мог устроить декоратору настоящий скандал, совершенно упуская из виду, что Жуковский работал на Вагнера бесплатно, повинуясь исключительно душевному порыву. Часто художник, впадая в отчаяние, был готов бросить всё и уехать из Байройта, но, услышав на следующий день колдовские звуки вагнеровской музыки, снова забывал свои обиды, понимал перфекционизм композитора и прощал ему несдержанный нрав. При этом Павлу Васильевичу приходилось всё больше залезать в долги, но мир «Парсифаля» уже не отпускал его…
Осенью, с наступлением сырости и холодов, Вагнер решил с семьей и несколькими близкими друзьями вновь отправиться в Италию, где планировал, как и в прошлом году, пробыть до весны. 1 ноября он выехал в направлении Неаполя, но на этот раз целью его путешествия был Палермо на Сицилии, где Вагнер остановился в «Отель дес пальмес». Здесь он продолжал день за днем скрупулезно работать над третьим актом «Парсифаля», его не отвлекали ни репетиции, ни подготовка декораций (хотя Жуковский, конечно, поехал в Палермо вслед за Вагнером). У композитора все чаще случались непродолжительные сердечные приступы, но он не обращал на собственное здоровье никакого внимания, твердо веря, что благоприятный итальянский климат и на этот раз поможет ему победить болезнь.
И вот 13 января 1882 года партитура «Парсифаля» была завершена.
Легенда о Парсифале была знакома Вагнеру еще со времен работы над «Лоэнгрином». В своем произведении он полностью опускает и детство Парсифаля, и всю предысторию его встречи с Гурнеманцем. Отметим только, что, согласно Вольфраму фон Эшенбаху, однажды юноша встретил на своем пути женщину, которая раскрыла его происхождение и истинное имя: «Ты — Парсифаль (позволим себе использовать „вагнеровскую“ транскрипцию имени, хотя речь и идет пока об эшенбаховском персонаже. — М. З.).И твое имя означает — „Пронизывающий насквозь“» [539] . (Как мы помним, Вагнер дал совершенно иную трактовку имени своего героя — «чистый и безрассудный», другими словами, «святой простец».)
Старый Гурнеманц взял Парсифаля на воспитание и раскрыл перед ним не только рыцарские, но и христианские добродетели. Одним из первых его подвигов было освобождение королевы Кондвирамур, ставшей его женой. Они жили счастливо, у них родился сын Лоэрангрин (Лоэнгрин). Но вот Парсифаль повстречался со странным рыбаком в богатых одеждах, поведавшим ему о замке, на пути к которому «легко заплутать». Найдя дорогу, — видно, сама судьба вела его к цели, — Парсифаль узнал, что хозяин замка тяжело болен. Король тщетно ожидал от гостя одного-единственного вопроса, который Парсифаль так и не задал: «Отчего ты страдаешь?» Юноша боялся нарушить законы формальной рыцарской вежливости, поэтому ничем не проявил сострадания, а именно в сострадании к ближнему заключается основная заповедь рыцарства; сила, доблесть и даже справедливость — ничто без умения чувствовать чужую боль, как свою собственную. Наутро Парсифаль обнаружил, что замок словно вымер. Он покинул зачарованное место, но с тех пор не знал покоя, не выдержав испытания на сострадание.Однажды Парсифаль пришел к пещере, в которой жил отшельник, и тот поведал ему, что отважные рыцари Святого Грааля вступают с кем-либо в бой исключительно во имя искупления своих грехов, ибо смирение — это первая добродетель, которую требует Гpaaль [540] . У Вагнера же первой добродетелью Грааля является целомудрие. Еще отшельник сообщает Парсифалю, что король Грааля Анфортас (в вагнеровском «Парсифале» Анфортас именуется Амфортасом) был ранен отравленным копьем в битве с язычником. И когда все рыцари молили Грааль вернуть здоровье королю, на священном камне появилась надпись, гласившая: король исцелится, когда в замок явится неизвестный рыцарь и спросит — сам, без чьего-либо побуждения — о причине страданий короля. Если вопрос прозвучит, этот рыцарь займет место Анфортаса на престоле Грааля…
В вагнеровской интерпретации легенды, при сохранении общей сюжетной канвы, значительно усилена «христианская» составляющая. «Парсифаль» Вагнера действительно получает мистериальную силу воздействия на слушателя, когда, по словам А. Лиштанберже, «хочется прямо из театра бежать в храм». Он «есть самое верное, самое искреннее, самое полное и, во всяком случае, самое прекрасное выражение философских и религиозных идей Вагнера» [541] .