Он хмурит брови, на лице проступает горечь.
— Сколько я за это получу?
Я пожимаю плечами.
— Не знаю. Ясно одно, теперь обвинение будет строиться совсем по-другому. Покушение на убийство... — Я снисходительно добавляю: — Конечно, ты просто потерял голову, был доведен до крайности. Шантажист, который будет преследовать тебя всю жизнь... Ты не знал, как выйти из этого положения!
— Я? — вскричал Бержерон. — Великолепно знал. Вы выпадаете из поезда, я дергаю стоп-кран, рассказываю про кражу, вас обнаруживают на путях с деньгами и жемчужной булавкой...
Исполненный тщеславия, которое во время допросов и самого суда окажется единственным его слабым местом, он уточняет, бросая на меня насмешливый взгляд:
— Купленной жемчужной булавкой! Чек от которой господин Марион сохранил, как и от всех вещей, приобретенных вполне «официально». И все прошло бы как нельзя лучше!
— Если не считать того, что, будь револьвер заряжен, я лежал бы с пулей в груди.
На лице Бержерона снова проступает горечь, он закрывает глаза.
— Да, я на мгновение совсем потерял голову... — Он говорит, по-прежнему не открывая глаз: — Откуда вы смогли все это узнать? Камердинер Тюрло?..
Он открывает глаза. Я не вижу причины, почему бы пе удовлетворить его любопытство. Тем более что и во мне тоже просыпается тщеславие.
— Камердинер тут ни при чем. Сам Тюрло показался полиции подозрительным из-за истории с фальшивыми медицинскими свидетельствами, которой я занимался почти год. Я вел это расследование — конечно, не ставя самого Тюрло в известность, — узнал имена всех его клиентов, интересовался каждым. Впрочем, клиенты были не слишком многочисленны, и уже одно это меня смутило, принимая во внимание его образ жизни. Среди его клиентов вы занимали особое место. Ваши болезни на редкость точно совпадали с подвигами прославленного Бержерона! Надо сказать, что я занимался так же и Бержероном, как немало других моих коллег: ну и доставил же ты нам хлопот, мошенник! — Я улыбнулся ему. — Но. кроме этих совпадений, ничего, что позволяло бы заподозрить тебя. И вскоре я усомнился в своих предположениях, решил, что тут простая случайность. Вызванный в префектуру, Тюрло дал «доказательства» своей чистосердечности в деле о медицинских свидетельствах... Мне тем временем поручили вести другие дела. Просто удача, что я оказался свободен сегодня утром, когда позвонил Фонтен. Я решил рискнуть. Поспешил к твоему дому. И с той минуты, как ты вышел, я неотступно следовал за тобой. Видишь, мы все еще вместе!
Лицо у Бержерона осунувшееся, он спрашивает:
— А записная книжка? Красная записная книжечка?
— Записная книжка? Но она не существует, во всяком случае, насколько мне известно. Я никогда пе делал обыска у Тюрло. Повторяю, для меня указаниями служили лишь совпадения болезней и краж.
— Как! — восклицает Бержерон. — И ничего больше?
— Нет, еще две вещи, в которых я был убежден, — что Тюрло мошенник, и ты тоже. Вот я и взялся за это...
Свинцовая усталость вдруг ложится на лицо Бержерона, состарив его лет на десять. Забыв о наручниках, он пытается поднести ладонь ко лбу. Но голова его никнет, словно его ударили по затылку.
— Бац, бац и бац! — объявляет Шикамбо.
Он выкладывает одну за другой последние карты, остававшиеся у пего на руках. Они с Бонарделем совершенно о нас забыли. У Бержерона дрожит губа.
— Но в конце концов .. — говорит он.
— Что в конце концов? — спрашиваю я. — Я вот думаю, если бы ты вместо пневматической почты отправил обычные письма Мортимеру и Фонтену, может быть, у пас сейчас ничего бы и пе было, никаких доказательств, и ты преспокойненько сидел бы в Брюсселе, наверняка предупрежденный своей старой нянюшкой...
Он выпрямился, охваченный новым беспокойством.
— Что это значит?
— Все очень просто. Сразу же после твоего отъезда ее привели к нам, как и Тюрло. Обоих как следует допросили, и того, и другую. Я только что узнал по телефону о результатах допроса.
— И что же? — нервно спрашивает Бержерон.
— Ничего! Они так ничего и не сказали. За все долгие часы допроса. Клялись, что ты был болен!
— Так что же? — снова спрашивает он.
Можно подумать, ему уже забрезжило спасение, ноздри его вздрагивают, глаза блестят.
— Так вот, я ответил, что их можно засадить за решетку, и того, и другую, поскольку они солгали, ведь мы получили твое признание.