— Сбегай к щиту обслуживания, закажи спуск.
Митька сидел на краю взлетной, завернувшись в Симонину куртку и выставив коленки.
— А это обязательно — улетать сегодня? — неожиданно спросил он.
Симона на какой-то миг помедлила — что ответить; но Митькин взгляд был короток — короче протянутой руки, и под этим взглядом Симона снова подумала: как же легко с этим мальчишкой — только говори правду, одну только правду, чтобы потом и в воспоминании нельзя было бы отыскать ни одной крупинки лжи, и она ответила:
— Обязательно.
И вдруг почувствовала, что своим отлетом она отнимала у него последнюю крупинку реального существования его мамы.
И Митька это понял.
— Теть Симона, — сказал он, и голос его непрошенно задрожал, — но ведь могло же, могло быть все как-то по-другому?
— Да, — ответила Симона, — могло. Это был случайный удар. Нелепо так. Кажется, об угол регенератора.
— А разве мама была не у пульта?
— Нет, — сказала Симона, — она и Ада только успели вбежать.
Глупый, ох какой глупый! Героическая смерть у пульта станции. А может, не стоит — что об угол регенератора, и прочий натурализм? Мальчишка все-таки, ему нужно сказать: «При исполнении служебных обязанностей, на своем посту…»
Митька вовсе лег на живот, ткнулся носом в траву и тихим, отчаянным голосом проговорил:
— Ну как же это, тетя Симона, что мамы нет? Что совсем-совсем ее нет? Ну что-то должно остаться?
Симона неслышно подвинулась ближе, но не стала ни трогать, ни гладить; она и сама толком не знала — что осталось, такое ведь только чувствуешь.
Мобиль запаздывал, и солнце вставало из-за края посадочной площадки, как из синего моря; огненный диск его был не по-утреннему багров и неослепителен, полосы рваных туч, нависая над ним, придавливали его к земле, и, не зная времени, трудно было бы сказать, что это — восход или закат.
— «…и на том месте, где оно закатилось, — тихо прочитала Симона, — так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит еще недолгое время над потемневшей землей…»
— Спокойно? — Митька взвился на месте, лицо его совсем почернело.
Симона прикрыла глаза, представила себе сейчас Паолу… Или то, что осталось от Паолы. Нет, рано еще об этом говорить Митьке. Он по-звериному сверкнет глазами и снова скажет: «Так ей и надо».
Из-за леса вынырнул мобиль.
Симона тяжело поднялась.
— Симона… — сказал Митька, и запнулся, потому что вдруг обнаружил, что не знает ее отчества. Но он упрямо мотнул головой и продолжал: — Возьмите меня с собой. На станцию. Я буду вместо этой… Пинкстоун. Были же юнги на кораблях. Вот и я… пока не пришлют замену — я буду как юнга. А? Теть Симона, вы возьмите меня.
Симона и так понимала, что он прав, и стиснула зубы, и сказала:
— Учись, дурак, вот тебе дело.
И Митька посмотрел на нее, как чужой на чужую, и Симона поняла, что он сейчас вот так и уйдет, и сказала:
— Вот они рядом — пять часов полета. А на станции и вообще бок о бок. А что они не живут, как люди? Что они не скинут всяких там лысых Неро? Завоевывать их территорию, насаждать силой свои порядки мы не станем, мы, братец, коммунисты. Ну, можешь ты сказать, что бы ты сейчас стал делать? — Митька молчал. — Так вот ты учись. И думай, думай, думай. Может, и додумаешься.
Митька поковырял носком сандалии землю, сказал уже совсем тихо:
— Это вы все только говорите. А сами вы на моем месте — вот вы, что бы вы делали?
«Ну, это уже легко, — подумала Симона. — Как это легко — говорить с человеком».
— Я бы собрала ребят, выкрала ракету и перехватила этого «муравья» с американскими космолетчиками. Пусть они — убийцы и работорговцы, и все-таки их надо было судить. Я отбила бы их и доставила в наше отделение Комитета космоса. Вот так.
У Митьки загорелись глаза.
— Так, теть Симона…
— Поздно, — сказала Симона. — Они же передали, что приговор приведен в исполнение.
Мобиль, тихонько ворча, подполз к ним и остановился в полутора метрах. Казалось, еще немного, и он подтолкнет их своим носом: пора, мол.
Симона протянула руку:
— Салюд, человек.
Митька ничего не сказал, только пожал протянутую ладонь так, что даже Симоне стало больно.
Мобиль качнулся, когда Симона, пригнувшись, влезла внутрь, и резко взмыл вверх. И пока сквозь прозрачную стенку корабля были видны фигуры сидевших там людей, Митька отчетливо видел Симону, — она была слишком большая, чтобы ее можно было с кем-нибудь спутать.
