С такой же непосредственностью Сулержицкий увлекался образным художественным отображением наблюденного. Его «экспромты, рассказы, пародии, типы, — говорит К. С. Станиславский, — были настоящими художественными созданиями»: «праздничный день в американской семье, с душеспасительной беседой и едва заметным флиртом», «американский театр и балаган, знаменитый хор из «Демона» — «за оружие поскорее», который он пел один за всех, его танцы, очень высоко оцененные самой Дункан, «английский полковник», которым заряжали пушку и затем стреляли в верхний ярус театра на капустнике[12].
Сулержицкого многое влекло к театру. Но главное, чему Леопольд Антонович посвятил всю свою работу в театре, было стремление использовать искусство как действенное средство морально-этического и вместе с тем эстетического воздействия на зрителя. Театр для Сулержицкого был прежде всего массовой трибуной воспитания, общественного воспитания — могучим орудием духовной культуры.
Естественно, что для выполнения такой роли нужно было прежде всего подготовить коллектив артистов, воспитать самого актера.
С этого Сулержицкий и хотел начать. Но к этому же, с другой стороны, исходя из художественного опыта самого театра, пришел и гениальный художник К. С. Станиславский. Эти два человека стали близкими друзьями и сотрудниками. В то время, когда Вахтангов поступил в школу Адашева, то есть поставил себя в скромное положение ученика, К. С. Станиславский, опираясь на огромный и взыскательный труд на сцене, начал теоретически подытоживать свои наблюдения и выводы. Пошли разговоры о стройной «системе» К. С. Станиславского в воспитании актера. Сулержицкий помогал великому мастеру осознавать и последовательно излагать найденные элементы «системы». Для этого К. С. Станиславский нуждался также в лабораторном, экспериментальном подтверждении выдвигаемых им положений. И здесь также Сулержицкий был очень полезен, используя свои занятия с учениками в школе Адашева.
Евгений Вахтангов пришел вовремя в эту школу. Он оказался у истоков складывавшегося учения. Став любимым учеником Сулержицкого, он непроизвольно сделался доверенным участником его творческой работы. А через Леопольда Антоновича он приблизился вплотную и к лаборатории мысли Станиславского.
Вахтангов начал с азов, он заново проверял каждую выношенную театральную мысль. Проверял приемы актерского искусства на себе самом и на своих товарищах. Пройденный им ранее путь актера и режиссера гарантировал его теперь от дилетантских увлечений, от успокоения на малом. Теперь он мог бы помириться только на овладении точным и изощренным мастерством. И всю свою неудовлетворенную жажду знаний, всю наблюдательность, интуицию, вкус, энергию он сосредоточил на этом.
Вот почему он не торопится вступить в труппу. Его сейчас больше всего интересует изучение психологии и философии игры актера.
Выпуск учеников драматической школы А. И. Адашева
Стоят слева направо преподаватели: С. С. Глаголь, Л. А. Сулержицкий, А. И. Адашев, Л. М. Леонидов, Н. О. Массалитинов, В. И. Качалов, В. В. Лужский. Сидят ученики: второй справа — Е. Б. Вахтангов, третья слева — С. Г. Бирман. 1911 г.
В день десятилетия МХТ К. С. Станиславский заявил, что Художественный театр, «выйдя из принципа реализма, совершил полный круг и теперь возвращается к реализму». Если эту правильную мысль расшифровать с помощью других высказываний К. С. Станиславского, то получится сложная картина внутреннего развития МХТ, в которой предстояло разобраться Е. Б. Вахтангову.
Реализм первых постановок Художественного театра был вызван протестом против штампованных актерских и режиссерских приемов, в которых не было подлинной правды переживания, — ее заменяла наигранная псевдоромантическая условность, обратившаяся в худший вид ремесла. Но реализм МХТ на этом этапе был по сути дела внешним и сбивался на натурализм. И перед МХТ встала проблема углубления метода. Реализм, как оказалось, может быть разным.