Галина Пашкова), то в комнату ее отца - писателя, трогательного, наи
вного, влюбленного в свою дочь. Речь его была мягкая, особенная,
с чуть заметным пришепетыванием, как будто он боялся громко про
изнести слово, чтобы не спугнуть образы и видения, которые населяли
его воображение. Эту роль замечательно исполнял Виктор Григорь
евич Кольцов. Он придумал для своего персонажа берет, из-под ко
торого выбивались седые «творческие» пряди, шею обмотал шарфом,
ставшим впоследствии неизменным атрибутом любого модного кино
режиссера. Слева от зрителя находилась комната самого Жонваля, со
вершенно неуютная, непритязательная, и к нему по лестнице, которая
разделяла сцену на две части, поднималась таинственная дама в сером,
в черной маленькой шляпке с вуалью, скрывающей лицо. Это была
женщина-тайна, женщина-загадка. Казалось, при ее появлении в зал
влетал аромат французских духов. Играли ее в очередь Е.М. Коровина
и Г.К. Жуковская.
Супруги Лескалье - очень яркая пара в исполнении Евгения Федорова
и Ларисы Пашковой. Он - художник, с вечной трубкой в зубах произно
сил фразу на радость зрительному залу: «Не могу работать, не куря, и ку
рить - не работая». Она - воплощенное любопытство, вихрем носилась
вверх-вниз по лестнице. Главное - ничего не упустить, быть в курсе всех
событий.
Алла Александровна Казанская появлялась с черно-бурой лисой на пле
че и огромным фингалом под глазом, не скрывая своего пристрастия к бу
тылочке и снисходительного отношения к своей весьма легкомысленной
профессии. Я описываю этих персонажей так подробно только потому,
что в каждом из них жил совместный труд, труд самого актера и труд ре
жиссера Гриценко. В каждом чувствовалась его рука, что-то от него са
мого - Николая Олимпиевича, его стремления к яркой сценической вы
разительности, к празднику театрального действа, в каждом сверкало
его озорство и лукавство, с которым Николай Олимпиевич так дружил
в своих комедийных ролях.
Так вот, начало спектакля. Гриценко, как знаменитый шансонье, вы
ходил на сцену с микрофоном и исполнял на чистейшем французском
языке прелестную песенку, вводя зрителя в дальнейшие перипетии пье
сы, уже создавая определенное настроение. Да, да! Мы сейчас окажем
ся во Франции, где ни я, ни, наверное, никто из зрителей не бывал, знал
только понаслышке или по литературе, живописи, музыке. Но нас при
глашали не просто во Францию, а в сегодняшний Париж, где живут эти
свободные, остроумные люди, сидят в кафе, фланируют по Большим
бульварам, Елисейским полям, у них другая, свободная, легкая жизнь,
и мы отправлялись в это путешествие с восторгом, страдали с Эдвиж
и Жожо в исполнении замечательного М. Ульянова, хохотали с мадам
Маре, и так хотелось выпрыгнуть из кресла и бежать туда, туда к ним
на сцену и зажить там, в мире недоступном и, как казалось, недосягаемом.
Вот такую иллюзию, такую увлекательную реальность преподносил нам
режиссер Николай Гриценко.
И когда потом я смотрела спектакль, где Жонваля играл не Гриценко,
а Ю. Яковлев, не легкомысленный шармер, сочинитель-музыкант, а скорее
рефлексирующий интеллигент, или Лановой, роковой обольститель, эда
кий Дон Жуан, спектакль ни секунды не проигрывал, а просто герой при
обретал другие черты, что тоже прекрасно, значит, Николай Олимпиевич
не навязывал свой рисунок роли, а шел от актерской индивидуальности.
Однажды (это был расцвет иллюзии «Театр-Дом») все вместе, актерское
братство - мы отправились в Рузу, в актерский дом отдыха. После спек
такля сели в автобус, предчувствуя радость встречи Старого Нового года,
«Стряпуха замужем».
Маша Чубукова - Людмила Максакова, Степан Казанец - Николай Гриценко
прелесть рассказов, вечных «А помнишь?», и почему-то Николай Олим
пиевич поехал с нами, что было само по себе неожиданным - все были
много моложе, но тем не менее и ему достался бутерброд и рюмочка -
дорога-то была длинная, почти три часа. И тут произошло нечто совсем
неожиданное, он расстегнул свою рыжую дубленку, захохотал своим очень
высоким тенорком, чем обратил на себя всеобщее внимание и произнес:
«А со мной тут приключилась история»... И начал рассказывать. Это был
не рассказ, а представление, причем представление подробное, в мело
чах и деталях. Был продемонстрирован мастер-класс: наблюдения, этюды
на образы, взаимоотношения, все, чему стараются обучить студента Щу
кинского училища, - но исполненный как блистательная импровизация.
А рассказ был следующий. Николай Олимпиевич шел вечером из теа
тра домой пешком. Кстати сказать, машина у него была, но недолго,
он так и не смог сладить с этим техническим агрегатом. После очеред
ной попытки, когда вместо заднего хода он включил первую передачу
и, выбив стекло полуподвального помещения, въехал прямо на стол,
чем вызвал великое изумление компании, собирающейся как раз отме
тить какое-то торжество, он оставил эту затею и больше к автомобилю
не прикасался.
«Живой труп». Маша - Людмила Максакова, Федя - Николай Гриценко
Так вот, идет он, рассказывает Николай Олимпиевич, показывая,
как он идет, но так точно, как никто другой его бы не показал. Голова
вперед, взгляд устремлен куда-то вдаль, стремительная походка, словом,
Гриценко показал Гриценко. Оказывается, и себя-то он прекрасно видел
со стороны (ну чем ни Михаил Чехов). Идет, и кто-то его окликает. Ни
колай Олимпиевич вздрагивает - кто бы это мог быть? Поклонник? Вряд
ли, он уже далеко отошел от театра. Смотрит - какой-то мужик, опрят
ный, в очках. Николай Олимпиевич показывает мужика и начинает вести
диалог и за него, и за себя. Такой, в общем, оказался приятный дядька,
просто на редкость. Разговорились, даже так задушевно, что подумали:
а не зайти ли - и по рюмочке? Но случайный спутник даже обиделся - нет,
нет, я не пью, да и поздно, который час? Николай Олимпиевич, естествен
но, в сумерках не видит, протягивает руку и говорит: «Вот посмотри».
«О, уже одиннадцать, мне надо домой. А вам далеко?». «Да нет, уже близ
ко», - отвечает Гриценко. «Так я вас провожу», - говорит дядька. В общем,
дошли до дома, распрощались, чуть ли не расцеловались. «Ну вот, пришел
я домой, - продолжал Николай Олимпиевич, - и думаю - вот ведь какие
люди бывают, и не знакомый, а так во все вник и так слушал внимательно».
Под впечатлением этой встречи, весело напевая, Николай Олимпиевич
стал раздеваться, пошел в ванную, захотел снять часы, прекрасные, доро
гие, заграничные, но почему-то их не увидел. Сначала порыскал по квар
тире (все это он показывал - все свои поиски и метания), но самое заме
чательное, это момент прозрения: А-а-а! Оказывается, этот очарователь