не хотели быть «винтиками», «рядовыми», рвались на волю, к цыганам,
к алкоголю, хоть бы и не на саму станцию Остапово, где реально погиб
писатель, а хоть бы на станцию Обираловка, где вымышленно, но не
менее реально погибла его героиня - Анна Каренина. И как тихий коло
кольчик звучал у Гриценко в этой роли Протасова - клоунский задор -
измена цивилизации, смешное упрямство. Сопереживая свободолюби
вому своему Протасову, Толстой все же, хоть и на генетическом уровне,
любил и своих чопорных Карениных, не случайно одна и та же эта фами
лия отдана писателем в чем-то и похожим героям и «Анны Карениной»
и «Живого трупа». Не случайно так же в одной из экранизаций «Анны
Карениной» Гриценко сыграл и самого Алексея Александровича Каре
нина, полностью контрастного Федору Протасову из «Живого трупа»,
и в чем-то ему родственного: Каренин и Протасов - порождение друг
друга, выламывающийся из общества Протасов гибнет, но гибнет также
и как личность и как деятель, и Каренин. Без «изюминки» нет человека,
но нет человека и там, где индивидуалистическая эта «особость», в кон
це концов, закрывает возможность общего движения к прогрессу.
Гриценко ощущал эту двойственность толстовской мысли - да, пуш
кинский Алеко, ушедший к цыганам - прекрасен, да, пушкинский Алеко,
ушедший к цыганам - ужасен. Мы, зрители тех лет, думали обо всем этом
вместе с актерами, и, думая, росли, умнели, плакали, смеялись, а, между
тем, строили свою жизнь.
Немало прекрасных ролей сыграл Гриценко в кинематографе. Выде
лим сейчас одну из них - роль немецкого генерала в знаменитом теле
фильме «Семнадцать мгновений весны». Вместе с такими прославленны
ми художниками как Плятт, Евстигнеев, занятых в эпизодах этой нашей
«теле-славы», Гриценко в проходном своем, назовем его «восемнадца
тым» мгновением, почти сыграл все гитлеровское поражение, весь финал
не столько даже фашистского нашествия, сколько его идеологии, его зло
дейских предначертаний. В купе поезда двое: наш Штирлиц и гитлеров
ский генерал в исполнении Гриценко. Один внешне идеальнонацистский,
механистически дисциплинированный, ни словом не выдающий своих
переживаний Гриценко, генерал гитлеровской Германии. Другой - наш
разведчик, абсолютно убежденный в падении гитлеризма, уже как бы слы
шащий первые салюты победы. Один верит в дело погибающее -нацизм,
и еще верно служит ему, другой знает, что военный конец уже предна
чертан, что остались лишь последние дипломатические штрихи. Но так,
как играет этот эпизод Гриценко, он переворачивает вверх дном самый
смысл происходящего, идет особое сценическое перевоплощение не част
ного характера, но целого этапа истории. Именно немецкий генерал Гри
ценко ощущает крах гитлеризма, и новый, неожиданный свет пролива
ется на саму фигуру Штирлица, она становится уже не только победной,
но и внутренне драматичной. Гитлеровский генерал может лишь только
физически погибнуть - сам позор, сам финал нашествия ему ясны. Вои
ну же Сталина еще предстоят и предстоят разочарования, тяжкие раны
«Живой труп».
Следователь - Леонид Шихматов,
Протасов - Николай Гриценко,
Лиза -Людмила Целиковская,
Каренин -Юрий Яковлев
на самом теле нашей Победы. Играя своего генерала, Гриценко сыграл
и нашего Штирлица в одном его будущем мгновении, когда, может быть,
вот так же, в каком-нибудь поезде, самолете, а то и в кабинете Лубянки, он
вдруг поймет весь ужас нашего нашествия на собственный победивший
народ. Чуть дрожит стакан чая в «железнодорожном» подстаканнике, чуть
вздрагивает нога генерала Гриценко в безупречно вычищенном ботфорте,
но как слышна эта тихая дрожь в громкоголосости крикливого фашизма.
На глазах миллионов телезрителей недвижная, как бы, восковая фигура
генерала обращалась в живую страдающую личность, из характерности
образовывался характер. Благодаря игре Гриценко витала в этом эпизоде
высокая трагедия, разная по смыслу, она ждала обоих незаурядных этих
людей. А там, где высокая трагедия - там и высокая комедия, оборот жиз
ни на 180 градусов, чреват и слезами, и скрытым в них подчас смехом.
Не однажды доводилось мне встречаться с Николаем Олимпиевичем
на творческих его вечерах, на разных его юбилеях. Я задавала традицион
ные вопросы - о чем мечтаете, а кого легче играть: положительного героя
или отрицательных персонажей, может ли быть чистое искусство, а кем
бы вы стали, если бы «не пошли в актеры» и т.д. и т.п.
На самом то деле об актере Гриценко надо бы писать большую содер
жательную книгу, чтобы яснее разобраться в самом существе вахтангов
ской театральности, родной отечественной классике, своей и мировой теа
тральной культуре, вперед-смотрящей для создания новых форм никогда
не уходящего прекрасного старого театра.
Николай Гриценко, вместе со Щукиным, Симоновым, Этушем, Ульяно
вым, Яковлевым, Лановым, Князевым, Сухановым, Маковецким - это осо
бый «брэнд» вахтанговской славы, особой актерской школы, слез и смеха,
истории современности и современности как истории, формы как содер
жания и содержания как формы, вовлечения зрителей в сценический мир
светлого праздника «со слезами на глазах», спасительного пира во время
все повторяющейся чумы.
Инна Вишневская
Несказанное...
Так в девятисотые годы прошлого века говорили о том, что невозможно
выразить словами.
Николай Олимпиевич Гриценко был гениальным актером и едва ли не са
мым таинственным из вахтанговцев. Понять, как он это делает на сцене,
следуя каким законам, благодаря какому умению или знанию, - невозмож
но. С годами мне все более казалось, что он абсолютно соответствует из
вестному суждению Вахтангова о том, что сфера действия Гения подсозна
ние; иррациональное, интуиция, вдохновение, фантазия, наитие, мираж...
Нельзя было определить, где граница возможного для него и что ему как
актеру недоступно. Он мог быть на сцене наивным, словно малый ребенок.
Шепелявым, косолапящим, прелестно важным Тартальей в «Принцес
се Турандот». Мог в «Стряпухе», в трагикомической ситуации побитого
и отвергнутого возлюбленного, «нести» казачью горделивость, мужскую
стать Степана Казанца.
Гармоничный, пропорциональный, красивый, обладатель тенора мяг
чайшего, сокровенного звучания, светлых глаз, «мерцающих» на сму
глом лице, - он мог, гротескно уродуя себя (похоже, что с наслаждением),
на вывернутых плоских ступнях, казавшихся громадными, являться
на сцену гнусавым ментором Мамаевым («На всякого мудреца довольно
простоты»).
Кажется, для него не было разницы между большими и маленькими
ролями. В «Дне-деньском» А. Вейцлера и А. Мишарина в единственном
коротком эпизоде он играл сталевара, уходящего на пенсию. После про