А Хуберт лишь веселился, наблюдая, как она злится. И иногда пускал в ход свое красноречие, и льстил ей, чтобы вовсе не довести девушку до белого каления. Он уже знал из собственного опыта, что страшнее разгневанной женщины могут быть лишь мифические фурии, поэтому сильно не искушал судьбу.
– Однако, святой отец, пора мне и поработать немного, – сказал менестрель, доставая из-под стола свою лютню. – Монастырь, где будет вдоволь еды и напитков, вы построите не скоро, а кушать хочется каждый день…
Как-то так получилось, что монах оказался на содержании менестреля. Почему-то никто из тевтонских вояк не горел желанием кормить его за душеспасительные беседы и проповеди. А уж харчевники оказались в этих диких краях такими прижимистыми, что у них даром нельзя было разжиться даже обглоданными мослами. И Хуберту пришлось кормить новоявленного товарища, который прилип к нему как банный лист с помощью своего богопротивного ремесла. Свой кошелек, набитый выигранными в кости деньгами, штукарь открывать не торопился; глядя на необъятное чрево святого отца, он не без оснований полагал, что при его аппетите их надолго не хватит. Поэтому он держал монаха впроголодь, пуская на еду лишь жалкие гроши, которые он зарабатывал в основном с помощью лютни и песенок фривольного содержания.
Нужно сказать, что Хуберт очень быстро стал в Эльбинге весьма известной личностью. Люди его профессии редко шли вместе с отрядами тевтонских рыцарей с их монашеским укладом жизни. Но за рыцарями тянулся обоз и пешие кнехты, народ простой и непритязательный, который развлечения ценил гораздо больше, чем молитвы. Поэтому почитателей у Хуберта хватало.
Менестрель настроил лютню и ударил по струнам:
Народ в харчевне оживился, послышались смешки, скабрезные шутки, девицы – помощницы Мохнатого Тео – запорхали среди столов, как птички, выполняя заказы, и пиво полилось полноводной рекой. А Хуберт продолжал разжигать публику, распевая не баллады о героических подвигах рыцарей и платонической любви прекрасных дам, которые были в ходу среди странствующих музыкантов, а уж вовсе непотребные песенки, вводя монаха в смущение. Он негодовал, но втихомолку.
Однажды святой отец вспылил. В резкой форме он приказал Хуберту прекратить богохульствовать и был сильно удивлен его покорностью – менестрель отложил лютню и три дня к ней не прикасался. Все это время монах ходил голодный, как волк, в отличие от менестреля, который втихомолку подъедал на стороне, пользуясь своими денежными запасами. В конечном итоге отец Руперт не выдержал вынужденного воздержания от пищи (не назовешь же полноценной едой те огрызки, которые монах украдкой собирал со столов) и сдался, выгодно использовав известный постулат: «Такова воля твоя, Господи…», тем самым испросив себе и Хуберту отпущение грехов наперед.
Хуберт пел:
Закончив петь, Хуберт взял свою изрядно помятую шляпу с фазаньим пером (она была чужой; свою он потерял, а эту умыкнул, когда улепетывал со всех ног из харчевни, где к нему очень невежливо отнеслись) и пошел среди столов собирать дань со своих почитателей. Народец в харчевне собрался небогатый, и ждать от него особых щедрот не приходилось, тем не менее в шляпу с тихим шорохом сыпались не только медные монетки, но иногда слышался и ясный звон серебра. Изрядно подпившие клиенты Мохнатого Тео, в большинстве своем кнехты, хлопали менестреля по спине от переизбытка чувств с такой силой, что, когда он вернулся к своему столу, у него в голове будто гудели шмели.
Когда Хуберт сел, к столу подошел сам Мохнатый Тео. Он был кряжист, кривоног и настолько сильно зарос жесткими курчавыми волосами, что напоминал лешего, особенно когда злился и сверкал белками своих огромных совиных глазищ. Сияя дружелюбной улыбкой, как начищенный серебряный пфенниг[19], Тео поставил перед менестрелем и монахом огромную деревянную миску с мясом и два жбана доброго пива, которое он держал только для друзей и приятелей. С некоторых пор харчевник смекнул, что благодаря менестрелю его доходы резко увеличились, поэтому относился к Хуберту весьма предупредительно – чтобы тот, случаем, не начал столоваться у его конкурентов.
19
Пфенниг – немецкое название средневекового денария. До появления гроша пфенниг был фактически единственной монетой. В XIII веке пфенниг составлял 1/12 гроша.