- Давай, поехали! - махнул он мне рукой, открывая дверь, и я, приняв приглашение, залез в произведение советского автопрома.
В дороге Жириновский экспрессивно говорил о предателях-депутатах, о том, какие диверсии проводит против ЛДПР власть, рассказывал анекдоты, в общем, был общительным и дружелюбным рубахой-парнем, что, как оказалось, он умеет не хуже, чем затевать всякие драки и публичные конфликты. То ли политический клоун и выдающийся артист разговорного жанра, продолжающий традиции Райкина, Жванецкого и Петросяна, то ли крайне проницательный ветеран политики, умудрённый опытом и философской мудростью, словно трёхсотлетняя змея.
Мы ехали быстро. Москва была удивительно пуста, была той, которой я и не знаю Москвой 80-х, 70-х, просторной, свежей, ещё местами старопатриархальной, питающей корни 19 века, когда её вновь отстроили после наполеоновского нашествия. Автомобилей было очень мало, и мы промчали весь город насквозь и выехали на шоссе в Петербург. Жириновский лихо рулил, с неподражаемыми семитскими интонациями ругался на других водителей, шутил и балагурил, пока вдруг не переменился в лице, став озабоченным и резко прибавил газу.
- Они преследуют нас! - заорал Жириновский, уже въезжая в Санкт-Петербург.
- Кто? - удивился я.
- Монгольская конница, - выкрикнул Жириновский и взмахнул рукой за правое плечо. Я оглянулся и увидел монголов в полном военном облачении, тысячеконною ордой скачущих вслед за нами и не отстающих. Их выносливые упорные лошадки соперничали с механизмом, сделанным в СССР, и не собирались сдаваться.
Монголы издавали стадный ор, режущий в ушах, грубый, бегущий вперёд по протокам улиц, как бурная вода с брызгами бежит по руслу горной реки, метали стрелы, падающие близко от нас и потрясали кривыми саблями, словно показывая, как они будут отрубать нам головы, когда настигнут.
Я спасу тебя от неё! - выкрикнул Жириновский. - Я спасу тебе от монгольской конницы! - И стал ещё быстрее выкручивать в разные стороны витую баранку.
И тут я не оплошал. Меня не покинула убеждённость, что если и есть здесь монголы, то это порождение сознания Жириновского, но не моего. Поэтому я посмотрел на него строго.
- Откуда здесь взялись монголы?
- Что?
- Откуда здесь взялись монголы? Что вы не договариваете, Владимир Вольфович?
- Вы правы, - сказал Жириновский, снижая скорость. - Здесь нет никаких монголов. Здесь есть книга 'Монгольская конница', которую мы сегодня представляем в продаже и рекламе которой помогаем. Это патриотическая попытка взглянуть на сложную геополитическую ситуацию внутри страны и за её пределами, увидеть болевые точки на многострадальном теле России. Мы до сих пор скачем на монгольской коннице и в этом причина всех наших неудач! - Он открыл бардачок необычайно длинный и широкий, больше напоминающий книжный шкафчик и в нём стояли экземпляры упомянутой книги, перевязанные нарядными ленточками в знак издания.
Входя в комнату восточной башни В., человек проходит под гипнозом нечто вроде психологического теста, попадая в экстремальную ситуацию и ища из неё выход. Башня создаёт условия для погружения человека в необычные состояния и изучает их в каких-то своих целях, которые можно назвать научными.
Так я узнал на третий день, вновь войдя в комнату на первом этаже, после того как комната этажом выше оказалась закрытой, не пустила меня.
Я находился посреди пустой темноты, но вскоре в левом дальнем углу начал формироваться отросток - белая точка, сгустившаяся до размеров бежевого стеклянного светильника, в котором свет вырабатывался не электрической дугой, а процессами похожими на гниение биологического вещества. Вместе с теплом шар выделял и информацию. Я узнал, что могу проходить тесты не более одного раза в два дня и что всего предусмотрено шесть тестов - по одному на каждом этаже башни. Она говорила со мной и обещала богатую награду за мои страдания - любой предмет, который я назову и доступ на чердак, где находился Алеф Борхеса - точка, в которой происходят одновременно все события. Башня убеждала, что тесты служат, в том числе и для подготовки к восприятию этой святыни - человек со слабым рассудком сойдёт с ума, как только узрит Алеф.
Случайно или нет, но Алеф был удивительным объектом, в прошлом надолго останавливавшим на себе мои мысли. Он был похож на изначальную вселенную, получившую ключи над временем или на зеркало Бога, хотя невозможно было понять, для чего Ему создавать такое зеркало.
'Каждый человек - носит в себе свою собственную вселенную, умирающую вместе с ним, - так думал я, сидя на подоконнике у круглого башенного окна. - Так не содержит ли Алеф разгадку тайны человека, его подлинного происхождения и предназначения, скрытого от ума и рационального мышления? '
Я продолжал изучение Вайсштальберга: заходил в комнаты, рассматривал висящие на стенах картины, читал книги, лежащие на столах.
Некоторые помещения В. мне напоминали о детстве. Вроде бы никакого особенного антуража, только стекло в старой деревянной раме и яркий луч, ложащийся на стену с чёрными обоями, но вдруг внутри просыпается давно забытое воспоминание, вызванное вероятно редким сочетанием цвета и запаха, хаотичным танцем сотен пылинок на солнечном луче, каплями сырости, смешанными с ароматами кофе, чая и табака. Бельевая верёвка почему-то косо висела поперёк кухни, старенькие шкафчики хранили мелкую ерунду - жестяные банки из-под папирос и драже, коробочки ванили и корицы, приправы в бумажной упаковке.
Я зашёл в комнату, и она постепенно открылась передо мной - большая, высокая, напоминающая лишь о минувших временах. Ни одной современной вещи, всё из далёкого прошлого - мебель, предметы, обстановка. Видимо когда-то в самом раннем моём детстве, когда я жил в доме 17 века, принадлежавшем некогда одному датчанину - большому затворнику и алхимику, запечатлелся в извилинах мозга этот ничем не примечательный миг, живший после скрытно во мне долгие десятилетия, чтобы вдруг повториться здесь, став мигом волшебного узнавания и обретения смысла.
Ощущение повторяющегося воспоминания детства было очень приятным, я заново узнавал эту комнату, проникаясь сентиментальными чувствами и слезы навернулись на глаза. Я ощутил, что уже был здесь и все внутренние ощущения совпадают. Меня охватило дежавю, а потом и trans.
Вот старинные часы с маятником и готическими буквами на циферблате. Вот узкий и высокий книжный шкаф красного дерева, ставшего чёрным и за стеклом в отсеках, запираемых на ключ, номера старых журналов, выпущенных шесть революций назад, книги Эдгара По и Папюса. Маленький бюст Байрона, использовавшийся как пресс-папье, испачканный в чернилах. Банка с цветными карандашами на подоконнике, прилепленное к стеклу вырезанное украшение из коричневой нелинованной бумаги. Или это осенний лист прилип к окну снаружи? Слёзы на глазах не давали понять, что я в точности вижу.
В пять лет я нашёл под обоями в стене неизвестно кем сделанный тайник, а в нём пожелтевшую бумажную открытку. Я носился с ней радостный пока не потерял. Произошло это так. В коридоре у нас стоял настоящий огромный сундук - предмет мебели в нынешние времена невообразимый. Не знаю, что было внутри - скорее всего какая-нибудь бесполезная рухлядь. Я любил залезать на него, чтобы спрыгнуть вниз на прогнивший от времени паркет, производя нелюбимый взрослыми грохот. И однажды открытка упала между сундуком и стенкой и я не смог её достать - так велик и тяжёл он был.