— Цензор, он слеп.
— Что?
Она закрыла пальцами глаза:
— Незряч.
— Так же, как вы — немы?
— Для него ваши писания читала — я, и еще приближенные к нему люди.
Вот с какой выдающейся особой он, оказывается, беседует.
— “Читали для него” — что это значит?
— Да так... — скромно произнесла дева, — переписывала рукопись набело, рисовала сбоку ветку цветущей сливы под снегом...
— В моем сочинении ничего не сказано про сливу.
— Разумеется, мне пришлось это дописать самой — я это вставила как будто ваш сон во время пирушки с Алжирским варваром... О чем это я... слива... да — переписав, я начинаю ждать особого озарения — и когда оно нисходит, пишу Отзыв.
Какая наглость!
— Странные дела: Куртизанка, возомнившая себя Критиком.
— Не менее странно, чем Капитан, возомнивший себя Писателем, — последовал ответ. — Однако не стану скрывать, что ваши писания развлекли меня... разогнали черную грусть, причинявшую терзания моему сердцу не одну весну... поселили в груди некоторые надежды, хотя также и страдания. И я уж постаралась с Отзывом — все просто выхватывали его друг у друга, с него было снято четыре копии!
— С него... С моего сочинения?
Она снова рассмеялась — так, что стали отвратительно заметны ее зубы.
— Нет же, с Отзыва! С подписанного печатью его светлости Провинциального Цензора. Ваше же сочинение слишком длинно, слишком премудро, чтобы его читать, и, кроме того, оно запрещено, вы — заключенный. Однако именно после этого Отзыва вас повысили на целый ранг, перевели на этот миленький остров, стали снабжать бумагой и женщиной...
— Однако сегодня меня снабдили этим, как вы сказали, ящичком, не так ли?
— Увы!
“На самом дне, на самом черном дне”, — вертелось в голове у Капитана.
— Увы, вы изволили написать вторую книгу... А ее получила другая наложница господина Провинциального Цензора, мой враг и известная всем Провинциальным литераторам чума.
— Так вы... наложница Цензора?
Теперь они находились почти в полной тишине — дождь угас, голос цикады прервался. Только капли срывались с ветвей и кровли, прорезали влажный воздух и расплющивались о землю.
Слово снова взяла куртизанка.
— Капитан-сама, я внимательно прочла вашу историю; узнайте и вы мою, тем более что она много, много короче.
“На черном дне”, — подумал Капитан и дал согласие.
— Пятнадцати лет от роду девушка из Нагасаки без памяти полюбила одного моряка, красавца и едока женских сердец. Трудно сказать, ответил ли он ей взаимностью, но на пожелание стать ее первым мужчиной дал великодушное согласие, и они легли. Вскоре до девушки дошли слухи, что корабль ее любовника разбился, а столь дорогое ей тело ушло на черное дно... И девушка горько-прегорько заплакала, и плакала долго, а когда наконец освободилась от слез, то увидела, что спит теперь с разными мужчинами и они ей платят. И еще — что она тратит из этих денег на тайное занятие рисованием и каллиграфией. Она сказала себе, что поступает так для того, чтобы забыть своего утопленника.
Капитан молча слушал, хмурился и тер поясницу.
— Так проходили годы — мужчины приходили, потом уходили, а она, проводив их, рисовала или глядела в осколок зеркальца и выдергивала новый седой волос. Когда седых волосков набралось столько, что можно было уже сплести из них удавку, к куртизанке явился Врач из Тайного Управления, ее давнишний клиент. На этот раз он явился не с целью любви, а чтобы поведать об освободившейся вакансии в Палате по цирюльням и цензуре при Тайном Управлении. И вот она с успехом выдержала экзамены и стала получать постоянное жалованье и даже не слишком заботиться о вероломной седине... Да ее и стало меньше — ведь к женщине снова постучалась госпожа любовь, и хоть гостья была поздней и нежданной, ее не заставили топтаться у порога.
Рассказчица улыбнулась и ненадолго замолкла — похоже, последняя фраза ей самой пришлась по душе, и она повторила ее еще раз про себя, чтобы запомнить и потом предать бумаге.
— Его светлость Провинциальный Цензор оказался мужчиной молодым, почти юным, с влажными поэтическими губами. Сын влиятельного князя, семь тысяч коку риса годового дохода... Да — именно семь тысяч, все подтвердят.
— Неужели, — усомнился Капитан, — неужели никого не удивляет, что человек на такой должности — и вдруг слеп?
— Разве же это благородно — открыто обсуждать подобного рода изъяны? Кроме того, в тайну этой слепоты посвящены немногие; да и вам я открыла ее лишь потому, что вы вскоре унесете ее вместе с собой...
“Гм, тыкать в лицо смертью — это, видимо, благородно!” — подумал Капитан, а вслух произнес:
— И все же вы не ответили на мой самый первый вопрос — как вы, говорящая женщина, смогли поступить в Тайное Управление, куда отбирают только немичек?
— Так очень просто... Очень просто же... Когда меня настигло известие о гибели моего господина моряка, я поначалу не поверила, а потом, когда вера в это известие уже стала проникать в меня, я дала обет молчания, до тех пор пока не дождусь своего избранника... своего Капитана — я так его называла... Так вот и промолчала эти два- дцать четыре знака, от Собаки и до Собаки, домолчавшись до титула Полуночной советницы (в полночь Цензор утверждает печатью все Отзывы). И о чем, действительно, было говорить, когда нет любимого? Говорила, только когда оставалась совсем одна — к нему все, к Капитану, обращалась.
— Так сегодня вы впервые...
— Сегодня? Нет, не сегодня, полтора года назад — моему новому счастью наступил конец, и мне дали для Отзыва ваше сочинение. Прочтя пять страниц, я вызвала Врача и потеряла сознание. Потом, со свечой и календарем, сверила даты, — некоторые сходились, некоторые нет. Я пыталась вызвать перед глазами образ моего Капитана, но тщетно: вызывались только бесконечные, слипшиеся в какую-то гирлянду, тела и затылки перепробованных мною мужчин; не говоря уже об отчетливом, до головокружительной плотности, образе молодого Господина Цензора... Я снова и снова бралась за труд вспоминания и не могла вспомнить о Капитане ничего, кроме халата с драконом и жемчужной улыбки...
Пленник невольно сжал губы.
— От этих тревог я стала разговаривать во сне... Кто-то подслушал — полетел донос. Мне стали меньше доверять. Спасало покровительство его светлости, но и оно не обещало быть вечным: я чувствовала, что со мной светлость стал холоднее, наши соитья становились все более официальными... Вот и вашу вторую рукопись, которую вы имели неосторожность написать, дали для отзыва не мне, а, наоборот, этой выскочке и негодяйке... Она уж постаралась — пять копий сняли с ее Отзыва, все только о нем и говорили! В итоге кто-то из читателей предложил автора обезглавить — обычно такой читатель всегда находится (кто обезглавить советует, кто охолостить, кто руку окоротить), но тут отзыву дали ход... И я решила отправиться к вам, подкупив сегодняшнюю куртизанку и облачившись в ее платье, — как видите, я претерпела опасность быть разоблаченной! Но уж посмотреть хотела: еще верила, что смогу вспомнить того Капитана и что этот Капитан и есть вы... Очень надеялась вспомнить — и что вы изволите меня узнать.
Ловко сняла мизинцем слезу.
— Вот и вся моя история, а заодно и ваша, — закончила гостья.
— Нет, наверное, не вся, — медленно ответил Капитан. — Что сталось с тем рыбаком, когда он увидел, что в сундучке морской царевны — серый туман?
— С Уращима-сан? Разное рассказывают... Кто говорит, что, вдохнув этого тумана, Уращима-юноша стал дряхлым стариком и вскоре полностью умер... Кто, напротив, утверждает, что он-де встретил свою прежнюю любовь, несостарившуюся и цветущую, — и тогда они поженились и жили вместе долго и предолго...
— А если бы я согласился бежать с вами...
— Поздно! все драгоценное время истрачено на сказки и пререкания... Да и я уже не слишком пылаю спасти вас. Тот вы Капитан — сладостный Капитан моего детства — или не тот — уже не многое изменит. Вы очень бодры в постели, но...