Я внимательно изучил газетные вырезки, выслушал доводы жертвы и понял, что написать про ее обиды в «ЛГ» вряд ли удастся. Аргументов не было — вместо них пока что были только эмоции: естественная реакция на вульгарную брань и пошленькие уколы. В таких случаях обиженному есть резон идти в суд, где его позиция всегда предпочтительней, поскольку бремя доказывания лежит на обидчике: в суде не Пугачева должна была бы доказывать свою невиновность, а журналисты неопровержимо подтвердить свои обвинения. Такой возможности у них, по-моему, не было, победа почти наверняка осталась бы за Пугачевой, и вот тогда ее развязным гонителям я с удовольствием дал бы по носу на страницах нашей газеты. Иначе бремя доказывания легла бы на нас, а для этого никаких доказательств Пугачева мне не представила. «ЛГ» выступала обычно, лишь имея в досье стопроцентно выверенные, многократно испытанные на прочность основания для своей публикации.
Я предложил Алле Борисовне обратиться в суд. Такая перспектива ей явно не улыбалась. Кое-как доведя разговор до конца и скомкав остаток вечера, мы разошлись.
Мне, однако, хотелось ей чем-то помочь. В редакции собрали консилиум. Итоговое мнение было единым: выступление против журналистской ретивости, против вульгарного тона ряда статей, ей посвященных, и оскорбительных выражений, особенно в местной печати, где слов не выбирали и щепетильностью не отличались, — такое выступление все же возможно. Я позвонил Пугачевой, чтобы это ей сообщить. Но трубку она не взяла, на просьбу ответить звонком — не откликнулась. Это было ее право. Однако без тех материалов, которые остались у нее, публикация не могла состояться.
К единственному московскому вечеру, который мы провели вместе, я мысленно не раз возвращался. Но отнюдь не в связи с той ситуацией, из-за которой эта встреча произошла. Я пытался понять, почему практически нам не о чем было говорить и почему пригласившая к себе по своему же делу звезда держалась со мной так покровительственно и так снисходительно? Судьба сводила меня со многими ее коллегами, у которых был и действительно мировые, во вся ком случае ничуть не менее громкие имена, и у нас всегда находился не только общий язык — в прямом и переносном смысле, — но и общие темы для интереснейших разговоров, далеко выходящие за узко профессиональные, утилитарно деловые рамки.
Ив Монтан, Хулио Иглесиас, Демис Руссос, Клаудио Вилла, Сальваторе Адамо, Ива Дзаники, Джанни Моранди, знаменитости из нашего «лагеря» — Анна Герман, Эва Демарчик, Карел Готт, Джорджи Марьянович, Радмила Караклаич, Тереза Кесовия, Зоран Миливоевич, Бисер Киров, Эмил Димитров… Почему с ними было так легко, так естественно, можно было говорить об истории, о политике, о театре и живописи, о кино и архитектуре, о прочитанных книгах?.. Причем не поверхностно, не дилетантски, а — глубоко. И ни разу никакая их «звездность» не лезла в глаза. Их словарь был богатым и емким, интересы обширны, эрудиция неподдельна. И нужды в переводчиках не было тоже: опять-таки в смысле не только прямом, но и — главное — в переносном.
После «Орфея» мне казалось, что Пугачева поступит так, как поступали все звезды мировой эстрады, одержавшие первый успех. Точнее, как те, которые впоследствии стали звездами. Ибо такими они не родились. Такими их сделали репетиторы, режиссеры, консультанты, художники, дизайнеры, костюмеры, продюсеры, имиджмейкеры, каждый из которых был занят своим делом. Певцы пели, остальные использовали их потенциал так, чтобы он раскрылся с максимально доступной ему полнотой. Пугачева решила все сделать сама. С точки зрения большого искусства, это была роковая ошибка, с точки зрения тех задач, которые она поставила перед собой, — абсолютно правильный шаг.
Какое-то время ей хотелось, чтобы ее признала интеллектуальная элита. Хотелось выступать на площадках, отданных серьезной музыке и серьезным артистам. Почувствовав, каких усилий это потребует, сколь зыбка перспектива, увидев, что дистанция между ними и ею не сокращается, Пугачева от своих замыслов отказалась, сделав ставку на широкую публику, успех у которой становился все большим и большим. Остальное известно.
Раскрутить себя ей удалось блестяще, тем более, что выбор был невелик, соревноваться-то практически не с кем: оригинальный тембр голоса, темперамент, музыкальность, самоотдача и, главное, полная внутренняя раскрепощенность плюс немыслимая реклама, которую она смогла себе обеспечить, сделали свое дело, превратив Пугачеву в кумира СНГ и «народной» Кореи: мне рассказывали там, что ею очень пленился Ким Чен Ир. Но в даже очень, очень расширенном списке эстрадных певцов мировой величины ее нет.
Искусство песни — одно из немногих, для которого в буквальном смысле слова не существует границ, иначе звезды всемирной эстрады, лишь одно перечисление которых может занять много страниц, не стали бы кумирами и у нас. Почему же это движение идет только в одну сторону — от них к нам? И никогда — в другую? Почему несуществующие границы все же воздвиглись перед русской певицей — ведь по своим творческим данным она вполне могла их преодолеть?
Причина давно уже названа, и мне не останется ничего другого, как воспроизвести ее снова: торжествующее отсутствие вкуса. Той внутренней интеллигентности, без которой не может существовать даже самое популярное, только на массу, а не на элиту рассчитанное искусство. Именно оно — прежде всего. Вкус, как известно, никакими аргументами подтвержден быть не может: он или есть, или его нет. Как и интеллигентность. Доказать отсутствие и того, и другого, к сожалению, невозможно. Но оно заметно каждому, кто их не утратил.
Внутренняя интеллигентность никогда не позволила бы виновнику торжества устроить себе назойливо истеричное, многодневное телевизионное празднество по случаю весьма заурядного юбилея, превратив его во всенародное ликование. Комплекс неполноценности неотторжим от комплекса превосходства.
Мудрая немецкая пословица гласит: «Все плохо, что слишком». У нас она звучит гораздо короче: «Двадцать два!» Жаль, что о ней не вспомнили ни шефы чуть ли не всех наших телеканалов, ни две (возможно, и больше) народных артистки СССР. Одна без тени смущения назвала Пугачеву в ее юбилейные дни истинным гением, другая поведала миру, что передать свои чувства словами просто не может — у нее перехватывает дыхание, как только она заслышит пение этой артистки. Даже от Улановой и от Высоцкого (такой вот подбор), если и перехватывало, то далеко не всегда…
Что ж, безудержные восторги, наверно, радуют ждущего патоки юбиляра, хотя тех, кого юмор все еще не покинул, могут разве что рассмешить, а самого адресата — лишить критического к себе отношения, без которого истинного артиста просто не существует.
И все-таки, вероятно, именно такой и только такой кумир нужен России: ведь наша страна всегда и во всем самобытна. Артистка и публика нашли друг друга.
Первый российский президент редко выражал мнение большинства населения, но в юбилейные пугачевские дни он был, безусловно, на высоте. Говорил то, что думал на самом деле, и вполне соответствовал… Притом — ничуть не лукавил, сообщив, что гордится одним: тем, что живет в эпоху Аллы Пугачевой.
Звучит пародийно, но смеяться все же не следует: лучше печально вздохнуть. И поздравить Дмитрия Сергеевича Лихачева: ему достался орден третьей степени, тогда как Пугачевой — второй. А мученику ГУЛАГА, мудрецу, подвижнику и гуманисту Льву Разгону — тому и вовсе четвертой. Вот теперь уж я точно знаю: президент не механически подписывал подготовленные кем-то указы о награждениях, а сам занимался раздачей слонов. На свой вкус и лад. И делал это с видимым удовольствием.
Зал, в кагором артист выступает, это не просто помещение, где есть сцена и места для зрителей. Бывает так, что он является его визитной карточкой и сам открывает дорогу в Искусство. Для артистов балета и оперы существуют Большой и Скала, Ковент-гарден и Метрополитен, сцены Берлина и Вены. Есть самые престижные залы, о которых мечтают исполнители симфонической или камерной музыки. У эстрадной песни есть тоже своя Консерватория. Свой Карнеги-холл. Только он расположен в Париже. Об одном совсем недавнем зрелище, которое мне довелось увидеть, уместно рассказать именно здесь, чтобы стала яснее та мысль, которую я пытался развить на предыдущих страницах.