…Вечером 14 апреля девяносто седьмого года опустел и парижские улицы. Даже те, где шумная жизнь не стихает ни на один час. Миллионы людей уселись перед телеэкраном, приготовившись бодрствовать до глубокой ночи.
Франция прощалась с «Олимпией».
Для путеводителей и информационных справочников «Олимпия» это всего-навсего один из множества концертных залов столицы. Для французов и вообще для всех, кто относится к эстрадной песне как к высокому искусству, — один из символов национальной культуры, колыбель, давшая путевку в большую жизнь артистам и музыкантам, прославившим свою страну во всем мире. Да и не только своим! Все лучшее в этом жанре, все самое достойное, отмеченное подлинным дарованием и, главное, безупречным вкусом, пройдя испытание «Олимпией», обрело «знак качества» и вошло затем — именно затем! — в миллионы домашних дискотек и видеотек.
Рождение «Олимпии» — зала вместимостью около двух тысяч человек — состоялось в феврале 1954 года. Один из самых тонких ценителей искусства песни и неутомимый собиратель талантов Брюно Кокатрикс переделал захудалый кинотеатр в концертный зал, избрав для него девиз, которому не изменял никогда: «Только лучшим из лучших». Его проницательность и вкус страховали от любых имитаций, от любительства и дешевки. Артисты среднего уровня, случалось, попадали в этот зал на какой-нибудь один концерт, но он так и оставался единственным: если за ним не следовало дальнейших приглашений, международную карьеру неудачника можно было считать завершенной, какой бы успех в своей стране он ни имел. Быть допущенным на сцену «Олимпии» лишь на один концерт и не получить потом нового приглашения даже более печальная участь, чем не выступить там ни разу: это означает, что экзамен не сдан. Думаю, ясно, о ком в данном случае я говорю.
В мире не найдется ни одного сколько-нибудь крупного представителя этого жанра, который, выступив в «Олимпии», не признавался потом, что это были счастливейшие минуты вето жизни. Много ли на свете сцен, подмостки которых сами по себе подтверждают высочайший уровень исполнителя и свидетельствуют о его международном признании? Брюно Кокатрикс не только собирал таланты — он их открывал. Хорошо помню, как в шестьдесят шестом году он за руку вывел на сцену никому не ведомую, ослепленную светом нацеленных на нее прожекторов, двадцатилетнюю провинциалочку. Назавтра весь мир заговорил о Мирей Матье…
Брюно Кокатрикса уже нет, хотя все столь же престижный зал по-прежнему носит его имя. А теперь нети прежней «Олимпии»… Реконструкция Больших Бульваров — часть грандиозного плана обновления Парижа, который готовился встретить третье тысячелетие, — добралась идо нее. По замыслу архитектора «Олимпии» предстояло «отодвинуться» метров на пятьдесят, чтобы дать возможность бульвару стать еще шире. Этот проект мог быть технически осуществлен как минимум за три года. Но тогда Париж встретил бы без «Олимпии» 2000 год!
Пришлось смириться с неизбежным: вместо длительного лечения «Олимпия» подверглась операции моментальной — ее снесли и построили новую. Страна решила устроить национальные проводы залу, который десятилетия символизировал культурный Париж. Гигантское прощальное шоу Дети Олимпии (именно так, без кавычек) длилось и полностью транслировалось в прямом эфире по первому каналу телевидения пять часов без перерыва! Начавшись в девять вечера, оно закончилось лишь в два часа ночи.
Список участников этого, единственного в своем роде, ностальгического концерта превышал шестьдесят человек. Проститься с «Олимпией» пришли ее дети: Жильбер Беко, Шарль Азнавур, Сальваторе Адамо, Жюльетт Греко, Патрисия Каас, Саша Дистель, Энрико Масиас, Серж Реджани, Нана Мускури, Мишель Дельпеш, Серж Лама, Клод Нугаро, Катарина Валенте… С ветеранами — по доброй традиции «Олимпии» — успешно конкурировала новая генерация французской эстрады — ее восходящие и уже взошедшие звезды. Но главное — с помощью телемоста в прощании участвовали Элтон Джон, Рей Чарлз, Эдди Митчелл, Адриано Челентано, Хулио Иглесиас и другие знаменитости, в творческой жизни которых «Олимпия» сыграла решающую роль. Больно, что среди детей «Олимпии» не отыскалось ни одного нашего соотечественника: не доросли. А ведь кое-кто, несомненно, мог бы, если бы потрудился.
Зато незримо присутствовали те, кто неотторжим от «Олимпии» и чьи имена — только имена — были написаны на заднике огромной сцены: Элла…Эдит… Лайза… Барбара… Ив… Жак… Никому не надо было объяснять, что это Фицджералд, Пиаф, Минелли, Стрейзанд, Монтан, Брель… Впрочем, иные из них присутствовали не только незримо. То и дело на двух огромных экранах, установленных в зале, возникали старые кадры, снятые здесь же, в «Олимпии», и тогда получалось, что и Пиаф, и Брель, и Далида, и Джо Дассен, и Клод Франсуа, и Жорж Брассенс тоже пришли на этот прощальный праздник, где царило не слишком, казалось бы, совместимое с поводом, их всех созвавшим, неистощимое веселье.
Множество раз вставал зал, приветствуя своих любимцев с той же теплотой, с какой он приветствовал осветителей, монтажников, гримеров, отдавших «Олимпии» всю свою жизнь. Множество раз вместе с артистами он пел дружным хором любимые шлягеры прошлого. Какая публика собралась в зале! Какие одухотворенные, интеллигентные, счастливые лица! Никаких истериков и истеричек! Никаких «музыкальных» фанатов! Никакой обезумевшей клаки и чумазой попсы! Полная гармония зала и сцены, то чувство единства и сопричастности, которое изначально исключает понятая «кумир» и «тол па».
И вот что еще поражало, когда высвечивались цифры, обозначавшие год появления популярнейших песен и пик успеха того или иного классика мировой эстрады. Цифры были такими: 1960, 1962, 1963, 1964, 1966, 1968…
Обруганные, осмеянные, растоптанные нашими низвергателями, благословенные шестидесятые… Случайное совпадение? Как бы не так! Когда неистовость и ослепление сменятся трезвым рассудком, когда судить о сложнейших явлениях прошлого будут, подавив свои ущемленные комплексы, с высоты не соседней колокольни, а хотя бы Эйфелевой башни, может быть, зададутся вопросом: нет ли закономерности в том, что и наше «шестидесятничество», и пражская весна, и парижский май, и рожденное на совсем другой почве движение «сердитых молодых людей», и еще много других родственных и судьбоносных событий в разных странах и на разных материках происходили по-разному, но одновременно? Что «Битлз», скажем, родившись в конце пятидесятых, стали явлением (конечно, явлением!) именно в шестидесятые? Что у исторически значимых процессов есть не только социальные, но и духовные корни, и они не зависят столь примитивно ни от границ, ни от режимов.
И еще. Как старательно наши новые звезды и звездочки, промышляющие в том же, вроде бы, жанре, стараются «отмежеваться» от кумиров их бабушек и матерей, назойливо демонстрируя свою непохожесть! И как с ничуть не меньшим старанием юные дети «Олимпии» мечтают быть хоть в чем-то похожими на своих великих предшественников, отнюдь не теряя при этом того, что отличает их от других: и старых, и молодых. В этом — тоже культура. Тоже — вкус. И тоже — интеллигентность.
Не извлекать ни из чего никаких уроков, жить по-своему, высокомерно смеясь над другими, но втайне завидуя им, — это стало нашей доброй традицией. Во всех областях. Не похоже, чтобы кто-то всерьез пытался ее разрушить. Что ж, каждому свое.
Назавтра Париж проснулся уже без «Олимпии»: за ночь ее снесли. А ровно через семь месяцев, день в день, «Олимпия» возродилась, как Феникс из пепла, всего лишь несколько отодвинувшись в глубь Больших Бульваров и став еще нарядней, чем прежде. Ее дети всегда с нею. Но она с готовностью ждет новых детей. Ждет каждого, кто трудом, талантом и вкусом окажется достойным ее исторической сцены.